Недавно по просьбе знакомой по занятиям в областном архиве читал, вернее сказать, переводил тексты присланных из столичного архива переписей Кенорецкой волости Каргопольского уезда (ныне Плесецкого района) за семнадцатый-восемнадцатый века. И при чтении написанного скорописью текста начала 1700-х годов встретил запись, вызвавшую недоумение:

Если верить написанному, то выходило, что тринадцатилетний крестьянский сын Михаил был женат на семнадцатилетней. Поэтому тут же предположил, что в текст вкралась ошибка — не 13-летний, а, скорее всего, 30-летний. Однако посмотрел на возраст его матери — 40 лет — значит, всё же 13-летний.

Стал изучать текст дальше... и там пошли 12-18-летние мужья, женатые на гораздо старших по возрасту девицах — соответственно от 17 до 25 лет. Вот фрагменты переписи с записями о подобных парах. 15-летний Андрей, женатый на 20-летней Дарье:

14-летний Тимофей, женатый на 20-летней Ирине:

18-летний Михаил, женатый на 23-летней Неониле. Однако таким был его возраст на момент переписи, поэтому вполне вероятно, что дядя женил племянника тоже 13-14-летним:

14-летний Егор, женатый на 18-летней Ирине:

И, наконец, самый юный муж — 12-летний Иван, женатый на 20-летний Настасье:

Как говорится — тенденция, однако... А чем её объяснить? — Видимо, тем, что в те семьи, где были в основном лица мужского пола, нужны были работницы, то есть женские руки, способные и подоить, и скот накормить, и обед сварить, и хлеб испечь, и сделать многое другое. Поэтому мальчишек и подростков женили пораньше на тех, кто эту работу уже мог выполнить. То есть поступали по-крестьянски практично, не интересуясь мнением ни юных женихов, ни невест. А про понятия «любовь» или хотя бы «симпатия» и не вспоминали (как в фильме — Кака така любовь?!..). Мол, стерпится — слюбится. Да и продолжительность жизни крестьян была тогда невелика , поэтому всё надо было успеть за её недолгие годы. В том числе пораньше обзавестись внуками. А что происходило в первую брачную ночь, когда к мальчишке подкладывали 20-летнюю девицу, каждый может представить в меру своих фантазии или испорченности или отсутствия таковых...

Об ещё одном интересном факте на брачную тему я узнал ранее, когда просматривал «Книгу солдатского жеребья Важского уезда» за 1666 год. В ней упоминались крестьяне, которых в результате жеребьёвки призывали «в салдаты на государеву службу». Как правило, при царе Алексее Михайловиче служили два-три года. И вот несмотря на такой короткий срок службы, жёны часто не дожидались мужей. Об этом свидетельствуют записи, подобные следующей: «Петр Иванов забран на два года в салдаты на государеву службу, а жена его Параскева вышла замуж за Василья Тимофеева...» Почему так происходило? — Да, видимо, опять же в силу крестьянской практичности и необходимости — срочно нужны были рабочие руки — мужские или женские, смотря, кто в чей дом по этой причине переходил жить...

Совсем иного рода история случилась в Черевкове через полтораста лет. О ней с помощью архивных документов я рассказал в статье «Трёхрублёвая история», которая была опубликована в «Правде Севера» в 2021 году. Её сокращённый вариант привожу ниже:

7 декабря 1887 года черевковский крестьянин, он же волостной судья, Афанасий Шиловский проснулся как никогда поздно - за окнами уже стоял сумрачный зимний день. Однако озадачило его не своё позднее пробуждение, а совсем иное: холодная русская печь, испуганные глаза почему-то его опасавшихся и не спускавшихся с полатей ребятишек и, главное, отсутствие жены Екатерины.

Когда в поисках её муж вышел во двор, там его встретил рёв проголодавшегося и недоенного скота. Вернувшись в избу, он не нашёл её верхней одежды...

Пока туго соображавший после вчерашней попойки Афанасий мучительно строил догадки, куда могла уйти не обрядившаяся по дому жена, на пороге появилась старуха-мать, с ходу набросившаяся на него: «Пьяница, антихрист, допился, что жонку продал! А о робятах-то подумал?..»

Сын попытался возразить, мол, с чего взяла, не помню такого, но тут осмелел старший из ребятишек: «Вчерась, когда пришёл, ругался, что и нас, как мамку, продашь, если озоровать будем...»

Только после этих слов Афанасий начал вспоминать отдельные подробности необычной сделки, совершению которой предшествовали следующие события.

Накануне, 6 декабря, как только рассвело, сборщик податей Черевковской волости Иван Алсуфьев отправился исполнять свою прямую должностную обязанность — собирать налоги за вторую половину 1887 года. Но пошёл не один — к нему присоединились старшина Пётр Шашков и писарь Андрей Шванёв.

Составили же они ему компанию отнюдь не потому, что тревожились за сохранность денег. Подобные опасения оказались бы напрасными, так как способных на дерзкие поступки злоумышленников в волости не было.

На то имелись другие причины: во-первых, не так-то легко одному было изъять деньги у вовсе не желавших с ними расставаться земляков, во-вторых, двигал личный интерес — лишь после сбора полной суммы податей они имели право взять из неё своё должностное жалование.

Конечно же, соблазн как можно раньше заполучить деньги был очень велик, поэтому предписанное властями правило нередко нарушалось. Так случилось и на этот раз, в связи с чем уже в середине дня у собиравших подати появилась настоятельная потребность обмыть взятый в счёт жалования аванс.

Вследствие этого маршрут их передвижения по волости оказался крайне замысловатым — он несколько раз приводил к известному заведению, после посещения которого походка черевковских мытарей становилась всё менее уверенной.

Однако это обстоятельство всё же не помешало им ближе к вечеру достичь верхнего конца волости и заявиться в дом крестьянина Николая Макарова. Последний в тот час не скучал — он с односельчанами отмечал Николу Зимнего. Подвыпивший именинник оказался гостеприимным — волостные начальники сразу же были усажены за стол.

Среди тех, кому пришлось потесниться, были и соседи именинника — Екатерина и Афанасий Шиловские. Так получилось, что на скамье рядом с Шиловской уселся писарь Андрей Шванёв, который в открытую стал оказывать ей знаки внимания. Это, конечно, не осталось не замеченным мужем, однако реакция его, на тот момент уже весьма нетрезвого человека, была нестандартной для таких случаев.

— Что пялишься? Катька моя нравиться? — спросил Афанасий и, не дожидаясь ответа, добавил: — А если нравиться, покупай!

На удивление Андрей, вряд ли бывший менее пьяным, не стал отнекиваться (мол, тебе показалось), а наоборот, признался, что Екатерина ему люба, и сразу же предложил свою цену, но она не устроила продавца. Торг затянулся на несколько минут, по истечении которых Афанасий и Андрей сошлись на трёх рублях.

Сделка совершилась при живом участии участников застолья — одни говорили Афанасию, что продешевил, другие убеждали Андрея, что переплатил. Но как первые, так и вторые принимали происходившее за шутку. Однако другого мнения был покупатель — привыкший иметь дело с бумагами, он, раздвинув на столе посуду и достав из-за пазухи лист, на полном серьёзе стал писать купчую.

Сейчас трудно гадать, как относился — в шутку или всерьёз — к совершаемой им сделке Афанасий, но известно, что, ни мгновения не колеблясь, он расписался в купчей и стал требовать три рубля.

С деньгами же вышла небольшая заминка — аванс оказался уже потраченным, точнее, пропитым, поэтому писарю пришлось вновь обратиться с просьбой к сборщику Алсуфьеву. А тот попал в весьма затруднительное положение: и другу отказать нельзя, и давать деньги, прилюдно нарушая правило, причём для столь сомнительной цели, тоже нельзя...

После непродолжительных уговоров и привычных для их состояния вопросов типа: «Ты что, меня не уважаешь?» — Алсуфьев сдался. Три рубля сразу же перекочевали в руки Шиловского, но и там не задержались — кто-то из наиболее устойчиво державшихся на ногах немедля отправился за новой порцией спиртного.

Что же касается Екатерины Шиловской, то она, скорее всего, обидевшись на мужа, не пошла после окончания застолья домой — осталась у Макаровых, где наряду со старшиной и сборщиком заночевал и её покупатель, Андрей Шванёв.

Именно в таком составе — Шашков, Алсуфьев, Шванёв, Екатерина и ещё, конечно, хозяева — и застал их, опохмеливающихся, днём 7 декабря пришедший в дом Макарова вместе с матерью Афанасий. — Катя, пойдём домой... — несмело пробормотал он.

— Пойдём, Катерина, пойдём, - поддержала его мать. - Робята-то дома голодные, а ты тут...

— А пусть теперича о них Афонька заботиться, — с обидой в голосе ответила Екатерина, делавшая вид, что не замечает мужа. — Он ведь меня, как лошадь, продал. Конечно, зачем я ему такая — цена-то мне всего три рубля. Небось себе уже новую — получше и подороже — приглядел...

Кое-как свекровь уговорила Екатерину, и та, всё так же не обращая никакого внимания на Афанасия, отправилась домой. Муж хотел было поспешить за ней, но тут молчавший до той поры Андрей Шванёв остановил его.

— А деньги? — спросил он, показывая купчую. — Верну, ей-богу, верну, — ответил Афанасий...

Этим диалогом вполне могла бы закончиться столь необычная для нашего края история, однако односельчане, накануне бывшие на именинах, конечно же, разболтали о случившемся и тем самым вольно или невольно сделали так, что она имела весьма неприятное для волостных начальников продолжение.Слух о купле-продаже жены вскоре распространился далеко за пределы Черевковской волости и через неделю достиг уездного города Сольвычегодска. Уездный чиновник по крестьянским делам Константин Фролов сразу же попросил станового полицейского пристава узнать всё возможное о случившемся. Рапорт последнего, изобиловавший мельчайшими подробностями, в том числе и вышеприведёнными мною диалогами, вскоре лёг на стол Фролова.

Ознакомившись с ним, сольвычегодский чиновник оштрафовал как участников сделки, так и волостных должностных лиц, бывших при её совершении. Единственным, кто посчитал это наказание незаслуженным, был сборщик податей Иван Алсуфьев. Неумело оправдывая своё поведение. он 27 декабря писал Фролову:

«Из постановления Вашего Высокоблагородия видно, что я вместе с другими должностными лицами оштрафован на 5 рублей будто бы за пьянство и предачу денег на покупку жены писарю Шванёву, на что осмеливаюсь объяснить следующее:

При сборе мною со старостой и писарем податей мы по позднему времени зашли в дом крестьянина Николая Макарова, где зачем-то собрались крестьяне. Из числа их был там крестьянин Афанасий Шиловский, порядочно выпивший, со своей женой.

Он с писарем завёл разговор насчёт жены и сказал: «Купи её». Шванёв согласился и начал писать расписку, у меня же попросил денег, я и отдал, но я тогда был совершенно трезвый и ещё Шванёву не давал денег, но он всё-таки на что-то выпросил. При сказанной сделке и заключении расписки я хотя и был, но всё-таки не подписался под оную, даже их предупреждал, что делают они не ладно. Следовательно, не зная, зачем давал деньги, я в том деле виноватым себя нисколько не признаю, а потому с объяснением вышеизложенного, Ваше Высокоблагородие покорнейше прошу освободить от наложенного взыскания, в чём и буду ожидать милостивого удовлетворения».

Однако ожидание оказалось тщетным — Фролов, не задумываясь, наложил резолюцию: «В удовлетворении отказать». Тем самым он поставил официальную точку в этой истории, хотя вызванные ею пересуды и сплетни, героями которых были Афанасий, Екатерина, Андрей и три рубля, продолжались в Черевкове ещё не один год...

Предыдущий пост - Неопубликованная карикатура