В число задуманных и осуществленных Петром Первым коренных преобразований различных сторон жизни российского общества входила и церковная реформа, основными этапами проведения которой являлись ликвидация патриаршества и учреждение возглавляемого обер-прокурором Святейшего Синода, ставшего впоследствии фактически министерством религии.
Дальнейшее ужесточение регламентации в духовно-религиозной сфере, осуществлявшееся преемниками Петра на престоле (особенно Анной Иоанновной), привело к превращению официальной церкви в дополнительную вертикаль государственной власти, что не могло не способствовать проникновению в ее структуры пороков, свойственных чиновничье-бюрократической системе.
Понятно, что страдали от этого прежде всего священнослужители, стоявшие на низших ступенях церковной иерархии, так как им приходилось исполнять свои прямые обязанности в условиях связывавшей их по рукам и ногам бумажной регламентации.
15 марта 1759 года в Шенкурское духовное правление пришло доношение, в котором, в частности, говорилось:
"Прошлого 1758 году декабря 9 числа нижеозначенной Верхотоемской волости поп Иван Костылев как у всенощного бдения, так и у литоргии и молебна не был, но отлучался с потребами в мир, а по приезду в дом свой объявил мне попу Гавриилу Савелову с причетники словесно то, что отъехал того декабря с 8 на 9 число в вечеру по прозбе тоя ж нашей волости крестьянина Тимофея Кырчыгина в деревню Сефтру расстоянием от церкви 24 версты за великою нуждою - младенца вдоме ево крещал, а в помянуто 9 число поутру был паки в деревне Унжицы, до которой от церкви 18 верст, в доме у крестьянина Романа Ларионова Кузнецова с потребой же, ибо оного Кузнецова жена Анна Терентьева дочь имелась тогда в великой болезни...
Иных над ним попом Костылевым никаких погрешностей не видали и не знаем, а когда увидим, то паки доносить где надлежит немедля будем.
Важского уезда Подвинской четверти Верхотоемской волости поп Гавриил Савелов с причетники".
Под доношением кроме священника подписались дьячок Никита Шульгин и пономарь Иван Нифантов.
На первый взгляд, казалось бы, в действиях Ивана Костылева нет ничего предосудительного - он исполнял обычные обязанности приходского священника. О каких же тогда погрешностях говорится в доношении?
Все недоумения исчезнут, когда узнаем, каким днем было 9 декабря. Это был "Высочайший день рождения Ея Императорского Высочества Благоверной Государыни Великой Княжны Анны Петровны".
Дело в том, что согласно утвержденному Святейшим Синодом табелю церковных служений во всех приходах Российской империи священники были обязаны служить молебны в "высокоторжественные дни" - годовщины вступления на престол, дни рождения и тезоименитств всех особ царствующего семейства.
Именно в такой день и совершил свой необдуманный поступок священник Костылев - он осмелился "отправиться с потребами" к каким-то там крестьянам, тогда как должен был служить молебен за здравие Великой Княжны Анны Петровны - годовалой дочери еще не вступившей на престол супружеской четы Петра Третьего и Екатерины Второй.
В те времена даже на крестьян хотя бы пару раз без уважительной причины пропустивших молебны в "высокоторжественные дни", смотрели косо, подозревая их или в неуважении к царствующим особам, или в принадлежности к расколу. Нетрудно догадаться, как могли расценить такое же поведение священника. Хорошо еще, что второй священник прихода был здоров.
Отслужив почти подряд всенощную, литургию и молебен, Савелов был обязан втот же день написать о случившемся доношение - так предписывала ему поступить приложенная к табелю инструкция. Однако не написал.
В каких бы отношениях не находились между собой священники одного прихода, доносить одному на другого в любом случае, конечно, было делом крайне неприятным. Поэтому так и не взявшийся за перо Савелов протянул сначала неделю, затем месяц, потом второй...
Уже заканчивался февраль и можно было надеяться, что на этот раз пронесло - никто, как казалось, не вспоминал о случившемся. Но в последний день зимы церковная просвирница шепнула матушке, что по Верхней Тойме прошел слух, будто бы кто-то подговорил местного грамотея написать самому архиерею о "злонамеренном" поступке Костылева и сокрытии этого "преступного деяния" другими церковнослужителями, и в первую очередь ее мужем. Бумага, мол, уже готова и со дня на день будет отослана.
Почти неделю не давала попадья покоя мужу, призывая его подумать если не о себе, то хотя бы о детях. Немало поколебавшись, Савелов зашел в дом к Костылеву и предупредил его, что вынужден для того, чтобы обезопасить себя и причетников (дьячка и пономаря), написать доношение.
Возглавлявший Шенкурское духовное правление протопоп Василий Павловский, получив бумагу, несколько дней не знал, что с ней делать: посылать выше - опасно, могут наказать за недосмотр, не дать хода - значит, скрыть.
Протопоп не понаслышке знал о грозном нраве архиепископа Варсонофия, которому даже Святейший Синод, смущенный обилием и чрезмерной жестокостью наказаний, выносимых главой Архангелогородской и Холмогорской епархии, советовал "с подчиненными своими поступать без всякого гнева, духом кротости".
Не без основания полагая, что рассчитывать на "кротость" архиерея будет по крайней мере наивно, Павловский выбрал из двух зол меньшее: доношение переслал выше.
Вполне возможно, что на пришедшее 27 марта в консисторию доношение сразу бы резко и жестко не отреагировали, если бы вслед за ним туда же не поступило известие, заставившее положить дело священника Костылева поверх всех других бумаг. В полученном 31 марта из столицы сообщении говорилось о "кончине Ея Императорского Высочества Благоверной Государыни Великой Княжны Анныв Петровны 8 сего марта во втором часу пополудни".
Да, скончалась именно та самая, на момент смерти 15-месячная августейшая особа, на молебне за здравие которой как раз и отсутствовал священник Костылев. Поэтому, по мнению многих, он пусть и косвенно, но виноват: "Именно его молитв и не хватило!"
В один из апрельских дней протопоп Василий Павловский, получив и дрожащими руками вскрыв срочную депешу, прочел: "Указ Ея Императорского Величества Самодержицы Всероссийской из Консистории Преосвященного Варсонофия Архиепископа Архангелогородского и Холмогорского в Шенкурское духовное правление". Быстро пробежав глазами по строчкам, он облегченно вздохнул: "Слава Богу, обо мне ни слова!" Протопопу, уже смирившемуся с мыслью о неизбежном, как он полагал, наказании за ослабление дисциплины, на этот раз повезло, чего никак нельзя было сказать о его подчиненных. Указом предписывалось "у доносителей попа Савелова с причетники с положением на них штрафа взять ответ, для чего они по долгу своему о небытии попа Костылева в высокоторжественный день нигде столь долго не доносили".
Что же касается самого Костылева, то его следовало "чрез нарочно посланного выслать в консисторию к надлежащим допросам", а в случае ослушания - доставить "под караулом". На следующий же день срочно выделенный Важской уездной канцелярией солдат отправился в Верхнюю Тойму. Не прошло и недели, как он вернулся вместе с Костылевым.
Этому же солдату предстояло доставить провинившегося священника в консисторию, однако начавшееся во второй половине апреля резкое потепление, вызвавшее дружное вскрытие рек и разрушение дорог, помешало вовремя выполнить указ. Держать Костылева несколько недель (пока не закончится половодье и не подсохнут дороги) под стражей в духовном правлении было накладно. Поэтому протопоп Павловский, вняв просьбам задержанного, на свой страх и риск отпустил его домой. При этом взял с него расписку, в которой верхотоемский поп клятвенно обещал самостоятельно прибыть в консистоирю в мае.
Обещание Костылев, конечно, сдержал - первым же плотом, на котором его земляки повезли свои крестьянские товары на продажу в город, он отправился вниз по Двине.
По прибытии начались ежедневные допросы, которые, однако, вдруг резко приостановились - серьезно захворавший владыка Варсонофий не доверял их проведение никому другому.
В течение нескольких недель находившемуся под арестом Костылеву ничего не оставалось делать, кроме как гадать, какое из возможных наказаний ему грозит. Самыми же мягкими были "запрещение" (то есть лишение права священнодействовать) или ссылка на работы в монастырь.
Однако все его переживания оказались напрасными - событие чрезвычайного характера, произошедшее дома, вновь резко изменило его судьбу. В Верхней Тойме случилось следующее:
"Сего текущего 1759 году июня 11 числа Божией волею с южной стороны поднявшись темная и зело грозная туча с ужасным тяжким и великим громом и молнией и сильным ветром..." - так начал свое сообщение в духовное правление о произошедшем в результате удара молнии пожаре оставшийся на тот день единственным в приходе священник Г. Савелов. Далее он писал, что "шатер в трех местах загорелся и оная Троицкая церковь, святые образы и утварь погорели и от той же вышеобъявленной церкви от великого жару и от бросания уголья и колокольня сгорела, кроме колоколов, а от колокольни и теплая церковь Покрова Пресвятыя Богородицы..."
Кроме того, в пожаре сгорели метрики с 1747 по 1759 год, венечные памяти 1730-1751 годов.
Это сообщение, пересланное из Шенкурского духовного правления, поступило в консисторию 28 июня. Архиепископ Варсонофий, крайне озабоченный случившимся, безусловно, представлял, какой объем работ предстояло провести для подготовки строительства новых храмов, и понимал, что одному священнику с ним не справиться. Поэтому, скрепя сердце, освободил Костылева из-под стражи и отпустил домой. Но только на время - до подыскания ему замены.
Олнако отлучка из консистории оказалась не временной, а постоянной - владыка Варсонофий вскоре скончался, его место оставалось незанятым вплоть до 1761 года, в котором к тому же ушла в мир иной императрица Елизавета - дочь Петра I. Череда этих событий окончательно "похоронила" дело опального священника под толщей других консисторских бумаг.
Несколько месяцев с тревогой ожидавший вызова священник Иван Костылев со временем постепенно успокоился, но с той поры он всякий раз в канун перечисленных в табеле дней находил убедительный довод отказать и не приехать к прихожанам, просившим его исповедовать и причастить земной путь заканчивавших и крестить этот путь только начинавших.