Данная фраза коренным образом изменила ход следствия
В понедельник, 9 июля 1835 года, к Петру Кутейникову, архангельскому благочинному священнику (старшему в благочинии - церковном округе), явился 21-летний дьячок пригородного Вознесенского прихода Игнатий Нахоров и известил о побеге жены Пелагеи.
А сообщая подробности, рассказал, что 28 июня она на пару дней уехала погостить в Ширшу - к его отцу, тамошнему священнику Василию. Спустя неделю, 6 июля, так и не дождавшись супруги, Игнатий поплыл на лодке к родителям, побыл у них несколько часов и, несмотря на уговоры переночевать, вечером вместе с Пелагеей опять же водным путем отправился в Вознесенье. А вернувшись рано утром домой и заперев жену, сразу же пошел в церковь, где от священника Ключарева узнал о приезде брата Пелагеи - учителя архангельской гимназии Николая Тырыданова. Немедля навестив его, остановившегося у Ключарева, и, не желая встречи брата с сестрой, сказал неправду: "Она осталась в Ширше". Когда же после церковной службы муж пришел домой, то, как он утверждал, жены не нашел. Не объявилась она и назавтра - 8-го числа, в воскресенье.
"Ослушалась, сбежала, небось, сюда, в город с братцем уехала, не нашлялась еще..." - пожаловался затем Игнатий и попросил благочинного помочь вернуть беглянку.
Кутейников хотя и строго следил за исполнением обязанностей и поведением ему подчиненных церковнослужителей, но старался не встревать в их семейные дрязги. Поэтому поначалу отказал. Но, видя уже готового пустить слезу и, как казалось, неподдельно страдающего человека, все же согласился.
"Он же уверял, что Пелагея еще гостит", - ответил на опрос Кутейникова, где сестра, Николай. А узнав, что Игнатий тогда солгал, едва сдерживаясь, выслушал его объяснение: "Прости, не хотел, чтобы виделись. Сказал так умышленно, дабы она не болтала, а занималась делами. Дома всё запустила..."
Но чем дольше дьячок оправдывался, тем меньше верил ему Николай: "Врешь опять! Знаю тебя, лжеца, говори, что с ней сделал!"
Игнатий начал божиться, целовал крест - мол, истинную правду говорю, недаром же сам благочинный мне верит, а ты... Но Тырыданов только мрачнел и, когда нежданные гости ушли, поспешил в уездный суд, где сообщил о пропаже сестры.
На следующий день сначала в Ширшу, а оттуда - в Вознесенье отправились судебный заседатель Иванов и уездный стряпчий (прокурорский чиновник по уголовным делам) Русецкий. Удостоверившись, что Пелагея вместе с мужем вечером 6-го действительно отбыли домой, стали искать свидетелей возвращения. Однако никого не нашли. И это неудивительно, так как супруги якобы приплыли очень рано, от берега, как заявил допрошенный дьячок, шли огородами, в избу же попали через скотный двор. Правда, Игнатий уточнил, что по пути заходил к Алексею Пономареву, хозяину лодки. Однако уведомить, что вернул ее в сохранности, не смог, ибо тот был пьян, а его жена, Аксинья, еще спала.
Ничего существенного не дал и осмотр дома - никаких следов насилия или чьего-то со злым умыслом проникновения. Исследование одежды и кожного покрова рук Игнатия также не вызвало подозрений, так как имевшиеся повреждения и ссадины могли быть следствием многих причин, например, неловкости при исполнении домашних работ. Разочаровало и обследование лодки: парус и весла в целости, пятен крови нет.
Тогда Иванов и Русецкий приступили к опросу соседей, которые показали, что 19-летняя Пелагея нередко ходила с синяками и на вполне уместные вопросы отвечала уклончиво: "Ничего. Это так..."
Подобные свидетельства дали хоть какую-то зацепку, но тут Игнатий, признав факты рукоприкладства и объясняя свое поведение, буквально огорошил следующим заявлением: "Да, я ее наказывал. Но за что? За то, что она с братцем..." И далее, используя нецензурные слова, обвинил Пелагею и Николая в самом страшном для сестры и брата грехе - грехе кровосмешения. Мол, именно поэтому он, дьячок, тогда и солгал, но лгал, чтобы они еще раз не встретились, лгал во спасение заблудших душ. А сообщить об их пороке кому-либо, особенно благочинному, стыдился.
Доставленный из Архангельска в Вознесенье Николай Тырыданов, если бы не стража, готов был растерзать зятя. Причем как раз тогда, когда в волостном правлении при очной ставке Игнатий прямо в глаза бросил обвинение: "Я был на службе, а ты увлек из дому Пелагею. Небось, опять согрешил и, чтобы скрыть грехопадение, погубил ее..."
Косвенно это обвинение подтвердили соседи, видевшие, как Тырыданов днем 7-го подходил к дому дьячка. Николай хотя и не отрицал данный факт ("Перед отъездом приходил удостовериться в отсутствии сестры"), но столь тяжкое обвинение решительно отмел.
Однако вскоре появилось и прямое доказательство преступления - на песчаной отмели, недалеко от Кегострова, нашли утопленницу. Поэтому его не слушали. Даже несмотря на то, что никто не видел в тот день сестру и брата вместе и тем более уезжающих.
Тем временем в Вознесенье для опознания привезли тело утонувшей. Среди сбежавшихся крестьян была и Аксинья Пономарева, которая произнесла фразу, в корне изменившую ход следствия: "Это же наш фаглин!"
Данным словом в ту пору называли длинную веревку, которой лодку привязывали к чему-либо. В этом же случае снятый с носа лодки фаглин был использован не по назначению - он впился в туго им перевязанное и уже распухшее тело.
Тут же задержанный дьячок вновь заклялся, на этот раз в том, что сие не его рук дело, что никакого фаглина у лодки не было. Тогда Аксинья, сбегав домой, не только принесла кусок такой же веревки, но и привела наконец-то протрезвевшего мужа, который подтвердил ее слова.
После нескольких дней запирательства Игнатий Нахоров все же признался в содеянном: "Возвращаясь в ночь с 6-го на 7-е июля и, будучи огорчен, что жена 28 июня уехала в Ширшу без меня, захотел сделать свойственное жене наказание. Пристал к кошке (острову), именуемой Вичажник, вышел с женой на берег и объявил, что намерен ее бить. На это она сказала: "Ежели виновата, то наказывай". Схватил, повалил, связал фаглином, а чтобы не кричала, перевязал рот шалевым платком. Как другим платком перетянул горло, не помню. Пока ходил за прутом, она нечаянным образом сама с угора скатилась в воду и утонула. Вернувшись домой, решил скрыть сей проступок..."
Естественно, в то, что Пелагея нечаянно скатилась сама, никто не поверил. И прежде всего освобожденный из-под стражи Николай, план оклеветать которого возник у Игнатия тогда, когда он узнал о приезде того в Вознесенье. И тогда же дьячок решил посетить благочинного и разыграть роль страдающего и брошенного женой супруга.
31 июля 1835 года Архангельский уездный суд приговорил Игнатия Васильева Нахорова к наказанию кнутом и каторжным работам. Спустя две недели губернская палата уголовного и гражданского суда уточнила меры наказания: 35 ударов кнутом, клеймение и пожизненная каторга.
Однако приведению приговора в исполнение мешала юридическая тонкость - по законам тех лет церковнослужители освобождались от публичных телесных наказаний. Но если бы так произошло в данном случае, то ропот и возмущение местных обывателей, безусловно, были бы велики. Поэтому епископу Архангельскому и Холмогорскому Георгию пришлось лишить Нахорова дьяческого звания.
При этом он приказал Кутейникову взять с бывшего подопечного расписку, что тот "больше нигде и никогда не будет именовать себя дьячком". Но Игнатий, видимо, еще на что-то надеясь, отказался ставить подпись.
Впрочем, упорство не помогло - 10 сентября при огромном скоплении любопытных, в том числе специально приехавших вознесенских крестьян, его высекли, а через два дня отправили в Тобольск.
В заключение остается только сказать, что как само ныне забытое слово "фаглин", так и приведенные диалоги взяты из судебного дела, по сей день хранящегося в Государственном архиве Архангельской области.
Михаил ЛОЩИЛОВ
Статья была опубликована в газете "Правда Севера" 4.11.2004 г.
В понедельник, 9 июля 1835 года, к Петру Кутейникову, архангельскому благочинному священнику (старшему в благочинии - церковном округе), явился 21-летний дьячок пригородного Вознесенского прихода Игнатий Нахоров и известил о побеге жены Пелагеи.
А сообщая подробности, рассказал, что 28 июня она на пару дней уехала погостить в Ширшу - к его отцу, тамошнему священнику Василию. Спустя неделю, 6 июля, так и не дождавшись супруги, Игнатий поплыл на лодке к родителям, побыл у них несколько часов и, несмотря на уговоры переночевать, вечером вместе с Пелагеей опять же водным путем отправился в Вознесенье. А вернувшись рано утром домой и заперев жену, сразу же пошел в церковь, где от священника Ключарева узнал о приезде брата Пелагеи - учителя архангельской гимназии Николая Тырыданова. Немедля навестив его, остановившегося у Ключарева, и, не желая встречи брата с сестрой, сказал неправду: "Она осталась в Ширше". Когда же после церковной службы муж пришел домой, то, как он утверждал, жены не нашел. Не объявилась она и назавтра - 8-го числа, в воскресенье.
"Ослушалась, сбежала, небось, сюда, в город с братцем уехала, не нашлялась еще..." - пожаловался затем Игнатий и попросил благочинного помочь вернуть беглянку.
Кутейников хотя и строго следил за исполнением обязанностей и поведением ему подчиненных церковнослужителей, но старался не встревать в их семейные дрязги. Поэтому поначалу отказал. Но, видя уже готового пустить слезу и, как казалось, неподдельно страдающего человека, все же согласился.
"Он же уверял, что Пелагея еще гостит", - ответил на опрос Кутейникова, где сестра, Николай. А узнав, что Игнатий тогда солгал, едва сдерживаясь, выслушал его объяснение: "Прости, не хотел, чтобы виделись. Сказал так умышленно, дабы она не болтала, а занималась делами. Дома всё запустила..."
Но чем дольше дьячок оправдывался, тем меньше верил ему Николай: "Врешь опять! Знаю тебя, лжеца, говори, что с ней сделал!"
Игнатий начал божиться, целовал крест - мол, истинную правду говорю, недаром же сам благочинный мне верит, а ты... Но Тырыданов только мрачнел и, когда нежданные гости ушли, поспешил в уездный суд, где сообщил о пропаже сестры.
На следующий день сначала в Ширшу, а оттуда - в Вознесенье отправились судебный заседатель Иванов и уездный стряпчий (прокурорский чиновник по уголовным делам) Русецкий. Удостоверившись, что Пелагея вместе с мужем вечером 6-го действительно отбыли домой, стали искать свидетелей возвращения. Однако никого не нашли. И это неудивительно, так как супруги якобы приплыли очень рано, от берега, как заявил допрошенный дьячок, шли огородами, в избу же попали через скотный двор. Правда, Игнатий уточнил, что по пути заходил к Алексею Пономареву, хозяину лодки. Однако уведомить, что вернул ее в сохранности, не смог, ибо тот был пьян, а его жена, Аксинья, еще спала.
Ничего существенного не дал и осмотр дома - никаких следов насилия или чьего-то со злым умыслом проникновения. Исследование одежды и кожного покрова рук Игнатия также не вызвало подозрений, так как имевшиеся повреждения и ссадины могли быть следствием многих причин, например, неловкости при исполнении домашних работ. Разочаровало и обследование лодки: парус и весла в целости, пятен крови нет.
Тогда Иванов и Русецкий приступили к опросу соседей, которые показали, что 19-летняя Пелагея нередко ходила с синяками и на вполне уместные вопросы отвечала уклончиво: "Ничего. Это так..."
Подобные свидетельства дали хоть какую-то зацепку, но тут Игнатий, признав факты рукоприкладства и объясняя свое поведение, буквально огорошил следующим заявлением: "Да, я ее наказывал. Но за что? За то, что она с братцем..." И далее, используя нецензурные слова, обвинил Пелагею и Николая в самом страшном для сестры и брата грехе - грехе кровосмешения. Мол, именно поэтому он, дьячок, тогда и солгал, но лгал, чтобы они еще раз не встретились, лгал во спасение заблудших душ. А сообщить об их пороке кому-либо, особенно благочинному, стыдился.
Доставленный из Архангельска в Вознесенье Николай Тырыданов, если бы не стража, готов был растерзать зятя. Причем как раз тогда, когда в волостном правлении при очной ставке Игнатий прямо в глаза бросил обвинение: "Я был на службе, а ты увлек из дому Пелагею. Небось, опять согрешил и, чтобы скрыть грехопадение, погубил ее..."
Косвенно это обвинение подтвердили соседи, видевшие, как Тырыданов днем 7-го подходил к дому дьячка. Николай хотя и не отрицал данный факт ("Перед отъездом приходил удостовериться в отсутствии сестры"), но столь тяжкое обвинение решительно отмел.
Однако вскоре появилось и прямое доказательство преступления - на песчаной отмели, недалеко от Кегострова, нашли утопленницу. Поэтому его не слушали. Даже несмотря на то, что никто не видел в тот день сестру и брата вместе и тем более уезжающих.
Тем временем в Вознесенье для опознания привезли тело утонувшей. Среди сбежавшихся крестьян была и Аксинья Пономарева, которая произнесла фразу, в корне изменившую ход следствия: "Это же наш фаглин!"
Данным словом в ту пору называли длинную веревку, которой лодку привязывали к чему-либо. В этом же случае снятый с носа лодки фаглин был использован не по назначению - он впился в туго им перевязанное и уже распухшее тело.
Тут же задержанный дьячок вновь заклялся, на этот раз в том, что сие не его рук дело, что никакого фаглина у лодки не было. Тогда Аксинья, сбегав домой, не только принесла кусок такой же веревки, но и привела наконец-то протрезвевшего мужа, который подтвердил ее слова.
После нескольких дней запирательства Игнатий Нахоров все же признался в содеянном: "Возвращаясь в ночь с 6-го на 7-е июля и, будучи огорчен, что жена 28 июня уехала в Ширшу без меня, захотел сделать свойственное жене наказание. Пристал к кошке (острову), именуемой Вичажник, вышел с женой на берег и объявил, что намерен ее бить. На это она сказала: "Ежели виновата, то наказывай". Схватил, повалил, связал фаглином, а чтобы не кричала, перевязал рот шалевым платком. Как другим платком перетянул горло, не помню. Пока ходил за прутом, она нечаянным образом сама с угора скатилась в воду и утонула. Вернувшись домой, решил скрыть сей проступок..."
Естественно, в то, что Пелагея нечаянно скатилась сама, никто не поверил. И прежде всего освобожденный из-под стражи Николай, план оклеветать которого возник у Игнатия тогда, когда он узнал о приезде того в Вознесенье. И тогда же дьячок решил посетить благочинного и разыграть роль страдающего и брошенного женой супруга.
31 июля 1835 года Архангельский уездный суд приговорил Игнатия Васильева Нахорова к наказанию кнутом и каторжным работам. Спустя две недели губернская палата уголовного и гражданского суда уточнила меры наказания: 35 ударов кнутом, клеймение и пожизненная каторга.
Однако приведению приговора в исполнение мешала юридическая тонкость - по законам тех лет церковнослужители освобождались от публичных телесных наказаний. Но если бы так произошло в данном случае, то ропот и возмущение местных обывателей, безусловно, были бы велики. Поэтому епископу Архангельскому и Холмогорскому Георгию пришлось лишить Нахорова дьяческого звания.
При этом он приказал Кутейникову взять с бывшего подопечного расписку, что тот "больше нигде и никогда не будет именовать себя дьячком". Но Игнатий, видимо, еще на что-то надеясь, отказался ставить подпись.
Впрочем, упорство не помогло - 10 сентября при огромном скоплении любопытных, в том числе специально приехавших вознесенских крестьян, его высекли, а через два дня отправили в Тобольск.
В заключение остается только сказать, что как само ныне забытое слово "фаглин", так и приведенные диалоги взяты из судебного дела, по сей день хранящегося в Государственном архиве Архангельской области.
Михаил ЛОЩИЛОВ
Статья была опубликована в газете "Правда Севера" 4.11.2004 г.