Ее последствия оказались неприятными не для проверяемых, а для самого ревизора
Пожалуй, самым скромно отмеченным юбилеем прошедшего лета было 85-летие архангельского трамвая, пуск первой линии которого состоялся 12 июня 1916 года. В тот день восемь новеньких вагонов, один за другим вышедших из ворот трамвайного парка, доставили почетных пассажиров - местное начальство и купечество - к зданию городской думы, где по случаю столь значительного для Архангельска события их уже ждали богато сервированные столы.
В час застолья никто из вкушавших не мог предположить, что вскоре кое-кто из них, а именно заведующий электротехническими предприятиями Константин Гаврилович Репин и председатель городской ревизионной комиссии Константин Николаевич Манаков станут участниками громкого конфликта, рассмотрению которого будут посвящены заседания думы и мирового суда. Протоколы этих заседаний сохранились до наших дней, но прежде чем познакомить с их содержанием, расскажу о событиях, предшествовавших конфликту.
Финансовые итоги первой недели работы трамвая оказались более чем приличными - ежедневная выручка превышала тысячу рублей. Власти, весьма обрадованные тем, что горожане намного чаще, чем предполагалось, пользуются трамваем, недолго думая, решили извлечь из их любви к новому виду транспорта дополнительный шедший в городскую казну доход.
Уже 17 июня дума спешно приняла постановление о повышении тарифов. Если в первые дни стоимость проезда от Архиерейской (Урицкого) улицы до здания думы (угол Полицейской - ныне ул. Свободы) составляла 7 копеек, то с 19 числа она увеличивалась до 10. Плата за проезд до "Красного Креста" (ныне ул. Суворова) поднималась с 10 до 15 копеек. Объяснение этому шагу, конечно же, нашлось - мол, тариф в 7 копеек для пассажиров очень неудобен, поэтому мы его округлили, а уж коль сделали это, то возникла необходимость изменить и другой тариф.
Поначалу власти радостно потирали руки, так как 19 июня с пассажиров было собрано почти 1949 рублей. Но затем сумма выручки стала резко уменьшаться и уже 22 числа составила лишь 1248 рублей. Казалось бы, нетрудно было догадаться, что рост платы разом отбил желание пользоваться трамваем у большей части горожан. Но власть придержащие вместо того, чтобы придти к такому выводу, стали подозревать коллектив трамвайщиков в нечестности и скрытии части выручки.
Однако домыслы домыслами, а фактов, их подтверждающих, не было. Поэтому городские управа и дума решили устроить внезапную проверку, но ей не суждено было случиться, так как председатель ревизионной комиссии думы Константин Манаков - брат одного из богатейших местных купцов - провел единоличную ревизию и причем самым скандальным образом.
28 июля он был приглашен на именины к купцам Калинину и Богданову. Отгостив у первого, Манаков пришел ко второму в шестом часу дня. Думаю, легко представить, в каком он был состоянии, когда около полуночи, покинув хлебосольных хозяев, оказался один на трамвайной остановке.
Ждать трамвай пришлось долго. Рассерженный этим обстоятельством Манаков, вспомнив о намеченной ревизии, решил провести ее немедленно и лично. Войдя в наконец-то подошедший вагон, он еще больше укрепился в своем решении, так как кондуктор потребовала с него плату за проезд.
Когда вагон остановился у трамвайной конторы, Манаков прямо с ее порога закричал: "Я кондукторов заставлю знать Константина Николаевича!" Еще пару минут повозмущавшись поведением кондукторов, "распустившихся и обнаглевших" настолько, что с него - Манакова! - требуют деньги, ревизор неуверенной походкой проследовал в помещение кассы и приказал предоставить сведения о числе проданных за день билетов.
Кассир Митюшин ответил, что не может этого сделать, ибо в его функции входит лишь сбор под расписку выручки. Такой ответ только усилил подозрения и Манаков, отобрав у Митюшина деньги и вытолкав его из кассы, дал указание всем находившимся в конторе служащим и кондукторам не покидать ее пределы. Сам же с помощью двоих почему-то вызвавших у него доверие конторщиков приступил к ревизии, в результате которой выяснилось, что сумма выручки точно соответствует количеству реализованных билетов.
Облегченно вздохнувшие трамвайщики тут же стали проситься домой - ведь уже шел второй час ночи. "Кто выйдет из конторы, завтра же будет уволен!" - ответил крайне раздосадованный итогом проверки ревизор. Понятно, что никто не хотел терять работу в суровое военное время, поэтому все покорно принялись исполнить новое приказание: ждать пока закончится еще одна - повторная - ревизия.
Однако среди находившихся в конторе все же оказался один смельчак - вагоновожатый Максимов, который уже давно должен был на своем вагоне развести по домам сослуживцев. Незаметно подобравшись к телефону, он звонком разбудил Репина и сообщил о происходившем в конторе.
Репин попросил Манакова к телефону, но тот заявил, что не находит нужным с ним разговаривать. Лишь после вторичной просьбы пьяный ревизор взял трубку. Поняв из протекавшего в грубых тонах разговора, что их начальник требует немедленно прекратить проверку, осмелевшие кондукторы вновь стали отпрашиваться, ссылаясь на то, что не ели с начала смены - с 2 часов дня.
Бросивший трубку Манаков, опять пригрозив увольнением, заявил, что сам голоден, ибо не был дома с раннего утра. Пересчет продолжился, но и он, конечно, окончился тем же результатом.
Тогда малость уже протрезвевший Манаков, чтобы хоть как-то оправдать свой ночной визит, принялся экзаменовать кондукторов. Сцена этого действа, безусловно, была весьма занятной - периодически засыпавший экзаменатор, в первые секунды очередного пробуждения непонимавший, где находится, и клевавшие носом экзаменуемые.
Издевательство над своими подчиненными прекратил прибывший в контору Константин Репин. Он, конечно, не оставил случившееся без последствий и днем 29 июля подал соответствующее заявление.
В понедельник, 1 августа, в 8 часов вечера под председательством городского головы В. Гувелякена началось экстренное заседание думы, на котором, кроме гласных (депутатов) присутствовало много любопытных. После оглашения заявления Репина о подробностях ночной ревизии рассказали кассир Митюшин, вагоновожатый Максимов, конторщики и кондукторы. Так, одна из них - кондуктор Шапошникова подтвердила, что "Манаков сел в вагон в пьяном виде, в измятом и испачканном котелке".
В ответ Манаков заявил: "Показания Митюшина, что я у него вырвал деньги, показания Шапошниковой и всех лиц, бывших при моей ревизии, наглая ложь".
Тут же на помощь брату пришел гласный думы Христофор Манаков, хитро поставивший под сомнение слова Шапошниковой: "У нас есть правило, что в вагоны не впускаются лица в нетрезвом виде. Не думаю, что кондуктор это правило нарушила...". Затем он сказал: "Не вижу признаков обвинения - человек приехал, произвел ревизию, нашел, что все обстоит хорошо, и вдруг его обвиняют в тяжком преступлении".
После длительных дебатов на голосование был поставлен вопрос: "Имел или не имел право Манаков самолично проводить ревизию". Большинство - 24 против 14 - сказало "нет". Такой итог голосования вынудил Манакова признать, что он "поступил неправильно и желает извиниться перед Репиным, а в его лице и перед всем составом".
Однако Репину этого показалось мало и он, развивая успех, ответил, что готов принять извинения, но только при условии, что дума в будущем оградит его предприятия от подобных ревизий. Услышав эти слова, Манаков заявил, что в таком случае он уходит с поста председателя комисии.
И тут ему нанес удар давний недруг - гласный думы Н. Старцев, предложивший принять постановление, выражающее Манакову неодобрение и освобождающее его от обязанностей председателя и члена ревизионной комиссии. Уставшие от словопрений гласные - а было уже около полуночи - большинством 20 против 16 поддержали предложение Старцева.
Но и на этом история не закончилась - вскоре Репин подал иск на Манакова мировому судье. На состоявшемся 8 октября заседании присутствовали истец, свидетели и адвокат И. Галецкий. Сам же обвиняемый на заседание демонстративно не явился.
Заслушав выступления сторон и показания трамвайных служащих, судья Д. Ежов признал "Константина Николаевича Манакова виновным в появлении в публичном месте в пьяном виде и определил наказание в 7 суток ареста без замены штрафом".
Столь печальный для ревизора финал и резкие заявления Репина о недопустимости каких-либо ревизий заставили городские управу и думу отказаться от замысла проведения проверки архангельского трамвая. Отложим до лучшего времени, - решили они.
Однако для них лучшее время так и не пришло - вскоре наступил революционный 1917 год, а затем и лихолетье гражданской войны. Понятно, что неоднократно менявшимся в тот период в Архангельске властям было не до трамвайных ревизий. Но это вовсе не означало, что их не беспокоили проблемы общественного транспорта. Наоборот, все, кто стоял в те годы у власти - и белые, и красные - в меру тогда весьма ограниченных возможностей заботились о дальнейшем развитии трамвая.
Именно поэтому в 1917-1920 годах открылось трамвайное движение в Соломбале, затем были проложены рельсы до 6-й версты (ныне 3-й лесозавод). В зимнее же время вагоны по речному льду бегали как через Кузнечиху, так и на левый берег Северной Двины - к железнодорожному вокзалу.
Этим работам была дана высокая оценка на проходившей в Москве в декабре 1922 года Первой всероссийской трамвайной конференции. Особенно на ней было отмечено, что "Архангельск является единственным городом в России, в котором трамвайное движение совершенно не прерывалось в годы революции, мировой и гражданской войн".
На высоте оказался Архангельск и по показателям обслуживания населения - например, в 1920 году он был одним из первых как по абсолютному числу перевезенных пассажиров, так и по числу поездок на одного жителя. На конференции был отмечен и тот факт, что в начале 20-х архангельский трамвай отличался дешевизной тарифов - они по сравнению с петроградскими и московскими были ниже в два-три раза. Все вышеперечисленное позволило конференции констатировать, что "Архангельск по состоянию трамвайного хозяйства занимает одно из первых места в РСФСР". К процитированному от себя только добавлю, что такую оценку архангельский трамвай получил благодаря самоотверженности своего коллектива, трудовой настрой и ритм которого в ту суровую пору даже на один день не смогло нарушить ничто - ни революции, ни смены власти, ни войны, не говоря уж об описанной выше ночной ревизии.