Редкие прохожие, оказавшиеся морозным утром 9 декабря 1907 года на Троицком проспекте Архангельска, были поражены увиденным: не по возрасту быстрой походкой, не обращая ни на кого внимания и не здороваясь, бормоча что-то себе под нос и едва удерживаясь на обледенелом тротуаре, им навстречу в поношенной шинели спешил отставной чиновник Петр Васильевич Некрасов. Но прежде всего изумляло не его поведение, а то, что он нёс в руках ведёрный медный самовар, к тому же не пустой и, более того, слегка дымящийся.
Объяснить же происходящее, понять чувства жившего на скромную пенсию коллежского асессора могли только его ближайшие соседи по Театральной (ныне Володарского) улице, которые, безусловно, знали все подробности истории, начавшейся в первые часы 31 июля того же года.
Именно тогда - примерно около трёх ночи - Петр Некрасов и его домашние проснулись от раздавшегося в сенях грохота. Поспешив на шум, они обнаружили, что злоумышленники, покидая с награбленным дом и пробираясь к уличным дверям, в темноте случайно опрокинули скамью с утварью. Но, несмотря на эту неосторожность и вызванную ею задержку, воры всё же успели скрыться.
Нельзя сказать, что список украденных вещей был длинным - в нем поначалу числились два полотенца, пара резиновых калош, медные чашки, поднос. Но это, повторяю, поначалу, ибо хозяева не сразу хватились, что на месте нет главной семейной реликвии - унаследованного еще от деда самовара.
Только подсчитав все убытки, Петр Некрасов заметил, что в одной из оконных рам отсутствует стекло. Оказалось, что воры, поделив его на части стеклорезом, бесшумно их вынули. А рядом с ними, аккуратно приставленными к дому, в траве лежала тряпка, которой, чтобы не порезаться, пользовались злоумышленники. Но это было еще не всё, что они оставили - вскоре в сенях нашёлся в спешке оброненный картуз.
Казалось бы, вещественные доказательства проникновения налицо, а по ним, как и по почерку "работы", полиции не составит особого труда найти преступников. Именно так и подумал отставной чиновник, тут же поспешивший в 1-ю полицейскую часть. Однако им разбуженный дежурный, а потом и местный околоточный надзиратель Конев не проявили желания что-либо до утра предпринимать. Но Некрасов ждать не мог, поэтому отправился в городское полицейское управление, где приём был столь же холодным. Тем не менее, все наивно надеясь, что по его просьбе разбудят полицмейстера, пробыл там пару часов. Когда же ему наконец надоело слушать храп дежурного полицейского, он, оставив прошение, крайне расстроенный, побрел домой.
Лишь после полудня соизволил придти посланный полицмейстером Лапиным околоточный надзиратель Черноруцкий, который, записав в протокол показания, составлять акт об осмотре места преступления отказался - мол, это не мой околоток, а Конева. Тогда Некрасов, с трудом уговорив Черноруцкого ненадолго задержаться, пошел за местным околоточным. Но Конев, ссылаясь на усталость после ночного дежурства, даже не встал с постели. Правда, пообещал, что завтра непременно зайдёт.
Тщетно прождав два дня, обворованный решил действовать самостоятельно: попросил своего хорошего знакомого - кассира ломбарда Боровикова - проследить, не сдаст ли кто что-либо из похищенного. "Но главное, конечно, самовар - ты ведь знаешь, как он мне дорог", - подчеркнул Некрасов.
Расчет оказался верным - уже 5 августа в ломбард пришла некая Степанова, чтобы заложить как раз тот, украденный самовар. Часто бывавший в гостях у Некрасова Боровиков, безусловно, сразу его узнал, и поэтому, схватив женщину за руку, потащил её вместе с уликой прямо в городское полицейское управление. Сдав задержанную, он после составления протокола направился к другу. А тот, несказанно обрадованный, не мешкая ни минуты, бросился за самоваром.
Однако, опознав семейную реликвию и дав соответствующие показания околоточному Коневу, Некрасов, как ни уговаривал, забрать ее не смог - мол, пока, точнее, до суда останется у нас в полиции.
Шло время, начался сентябрь, и, не имея никакой информации, отставной чиновник забеспокоился. Причем настолько, что 8-го числа вновь пришел в управление. Немного ему знакомый городовой ничего внятного сказать не сумел. Тогда Некрасов попросил разрешения хотя бы взглянуть на свой самовар. Долго что-то выяснявший городовой, наконец заявил, что тот отправлен по месту совершения преступления - в 1-ю часть. Почувствовав неладное, посетитель, конечно, поспешил именно туда. Но его ждало новое разочарование - после телефонных переговоров объяснили: "Улика отправлена по месту постоянного проживания обвиняемой - во 2-ю часть. Так что не волнуйтесь..."
Но, несомненно, Некрасов уже не мог успокоиться. Он развернулся и пошел по указанному адресу. Вновь просьба, в ответ - недоумение, затем - опять телефонные переговоры, после которых последовала очередная отговорка: "Самовар по ошибке отправили в 3-ю часть..."
Идти в центр Соломбалы, где находилась 3-я полицейская часть, в тот день у преклонных лет человека уже не было ни физических, ни моральных сил. Поэтому он отложил поход на завтра.
В ту пору ещё не существовало слово "отфутболивать", но именно оно лучше всего бы подошло для описания поступков стражей порядка как в первый день мытарств Некрасова, так и во второй. Пройдя почти весь город, затем мост и добравшись до 3-й части, он сначала услышал злые усмешки ("Какой самовар? Совсем спятил, старик, что ли? Тут ведь не магазин..."), а потом - предложение идти разбираться назад в городское управление. Таким образом, круг хождений должен был замкнуться.
Но, осознав, что дальше обивать пороги бесполезно, он решил действовать по-другому - отправил заказным письмом запрос на имя полицмейстера. Лапин отреагировал, но своеобразно - прислал того же самого околоточного Конева, который посоветовал написать новое заявление о краже, но датировать его 8-м сентября. "А где то мое прошение, где протоколы, где, наконец, мой самовар?" - возмутился Некрасов. "Бумаги где-то затерялись, а самовар, кажется, передан мировому судье Коробьину, который займется вашим делом", - невозмутимо ответил Конев.
Безусловно, Некрасов отказался писать под диктовку и вместо этого в тот же день послал ещё одно заказное письмо - на этот раз прокурору Архангельского окружного суда Грекову. Письмо помогло, но не сразу - лишь 13 ноября судья Коробьин рассмотрел дело по обвинению Степановой в скупке краденого. Причем к этому времени нашлись как "затерявшиеся" бумаги, так и самовар. Правда, как показалось истцу, уже кем-то пользованный и потерявший былой блеск.
На суде Степанова, уже не раз привлекавшаяся за подобные преступления, но тем не менее в день задержания в ломбарде сразу же отпущенная, держалась уверенно: дескать, ни у кого ничего не скупала, а данный самовар приобрела накануне, 4 августа, на рынке у женщины, которую в лицо сейчас не узнаю... И хотя подсудимая не смогла объяснить, почему уже на следующий день она решила его заложить, Коробьин признал ее невиновной. Правда, при этом присудил самовар законному владельцу. Но по заведённому тогда порядку отдать вещественное доказательство должны были не в зале суда, а в полиции. Причём не сразу, а после вступление приговора в силу, то есть через несколько суток.
Когда же в назначенный срок Некрасов туда явился, то всё тот же околоточный Конев только развёл руками: "Пока от судьи ещё не вернули". Снова начались хождения по кругу, и опять же безрезультатно. Поэтому по прошествии почти месяца отставному чиновнику ничего другого не оставалось, как только 7 декабря вновь письмом побеспокоить прокурора.
А через день, рано утром, произошло нечто удивительное: неверя глазам - как быстро отреагировали! - он прочёл подсунутую под дверь записку, написанную от имени Конева. На самом же деле некто, питавший к околоточному недобрые чувства и решивший, как говорится, вывести того на чистую воду, от его имени и к нему же домой пригласил Некрасова. Якобы для того, чтобы затем вместе пойти в полициейскую часть за самоваром.
Некрасов, конечно, не догадывался о подлоге и, обрадованный, с уже заготовленными фразами благодарности поспешил по известному адресу. Никого в столь ранний час не ждавшая и потому изумлённая жена Конева тем не менее открыла дверь. Гость вошёл, увидел завтракающего околоточного и, улыбаясь, к нему направился. А тот, вытаращив глаза, побледнел, встал из-за стола и отпрянул... И тут только Некрасов заметил греющийся самовар, его самовар!.. Неизвестно, сколько времени длилась немая сцена, но ясно, чем она кончилась - так и не вымолвив ни слова, Петр Васильевич в порыве скопившихся за месяцы унизительных хождений чувств схватил медное сокровище и, не подумав даже вылить воду и вытряхнуть угли (не до того!), бросился к выходу. А что было дальше, в то утром видели прохожие на Троицком...
Что же касается доброжелателя, который своим посланием помог маленькому человеку в борьбе с бездушной полицейско-бюрократической машиной вернуть по чьему-то мнению пустяковую, а для Некрасова дорогую семейную реликвию, то его имя осталось невыясненным. Зато сохранились сведения о том, какое наказание понёс полицейский чин, позарившийся на чужую вещь. Поскольку в курсе скандальных подробностей дела оказался прокурор, архангельский полицмейстер Лапин всё же уволил околоточного надзирателя Конева, но с непозорящей формулировкой: "... за бездеятельность".