И хотя в действительности он таковым не был, именно так его назвал единственный свидетель преступления
В начале сентября 1856 года многие архангелогородцы, точнее, те из жителей губернского центра, кто были завсегдатаями публичных зрелищ, с нетерпением ожидали назначенную на 9-е число показательную порку Авдотьи Меденниковой - 39-летней уроженки Холмогорского уезда, осужденной за совершение страшного преступления. Однако за три дня до срока любителей поглазеть постигло огромное разочарование - согласно царскому манифесту, пришедшему в Архангельск 6 сентября, преступница освобождалась от публичного наказания плетьми.
Впрочем, данный манифест, конечно, касался не одной Меденниковой. Но прежде чем сообщить, в связи с чем участь тысяч провинившихся была облегчена, расскажу о преступлении, буквально потрясшем зимой того же года весь Архангельск и в особенности его окраину - Кузнечевское селение.
Утром 21 февраля в доме жителей Кузнечихи Кухарских, после того как глава семьи ушел на работу, оставалось пятеро человек: его жена Фёкла, сыновья Андрей и Вячеслав, сестра Фёклы Авдотья Меденникова и ее двухмесячная дочь Анисья.
Нельзя сказать, что жившая уже месяц у сестры Авдотья была желанной гостьей - ведь как-никак дом небольшой, семья весьма скромного достатка, а тут еще лишний рот да детский плач и пелёнки в придачу! Ладно ущё, если бы сестра была помощницей, а то что бы ни попросила Фекла сделать, Авдотья, пустив слезу, то сказывалась больной, то принималась нянчить дочку. Однако не гнать же зимой на улицу родную сестру, тем более что её, до недавнего времени работавшую прислугой, никто в услужение с таким ребенком не взял бы.
В то утро Фёкла вновь предложила Авдотье сходить за водой, но та, сказав, что пришло время кормить дочь, схватила малютку и начала демонстративно ее ласкать и целовать. Махнув рукой и вздохнув, хозяйка оделась и, взяв сани, ушат и ведро, отправилась на реку.
Как только сестра ушла, Авдотья, подав монету, велела десятилетнему племяннику Андрею сходить за калачами. Тот послушался и бегом помчался в лавку. Когда же он возвращался, то увидел, как тётка убежала из кухни в единственную в доме комнату.
Войдя в кухню, Андрей сначала ничего подозрительного не заметил, но тут сидевший на печи трехлетний брат Вячеслав прошептал: "Андрюшка, тётка Аниське голову отрубила". Перепуганный мальчишка несколько раз повторил эту фразу, поочередно показывая пальцем то на опущенный в лохань топор, то на лежащие около печи грязные тряпки и пелёнки, из-под которых текла кровь.
Ещё не веря своим ушам, Андрей приподнял тряпки и ужаснулся увиденному - брат не обманывал! Тогда он бросился к Авдотье: "Зачем ты, тётка, беду этаку сделала? Весь дом из-за тебя погибнет!.." Тётка попыталась убежать из дому, но племянник что было сил вцепился в неё и повалил на скамью. И решил не отпускать до прихода матери.
А та, конечно, ничего дурного не подозревавшая, как нарочно, не спешила - по пути домой останавливалась поболтать с соседками. Наконец встретила ещё одну, причем почти у своего дома. Андрей, увидев ее через окно, выскочил на улицу и, припирая телом дверь, позвал мать на помощь.
Когда же они вдвоём вбежали в кухню, Авдотья схватила топор и замахнулась на сестру. Но ещё одно преступление совершить не успела - сын, повиснув на руке и выкрутив топор, спас мать. Тем временем в дом Кухарских подоспел услышавший крики сосед, который помог связать Авдотью.
Как только тётка стала неопасной для окружающих, Андрей понёсся в другой конец Кузнечихи к полицейской будке, нашел там унтер-офицера Мартына Копчинского и попросил: "Дяденька! Идите скорее к нам. У нас тётка у дочки голову отрубила!" Через несколько минут Копчинский был на месте преступления, а примерно через час Меденникову уже допрашивали во 2-й полицейской части.
Она не признавалась в содеянном, более того, заявила, что убийство совершил оставшийся дома Вячеслав Кухарский. Но это утверждение выглядело смехотворным, ибо трехлетний малыш не мог даже поднять тяжеленный топор, не говоря уж о том, чтобы одним ударом отсечь голову. И, конечно же, такому ребенку ни за что бы не пришла в голову мысль кого-нибудь столь зверски убить.
Сам же мальчик рассказал следующее: "Тётка взяла из люльки Аниську, положила на пол и зарубила..." Когда Авдотья услышала эти, им произнесённые в полицейской части слова, то закрыла лицо платком и сказала: "Не знаю, отчего и почему..." Затем попросила сослать ее в монастырь.
В ходе следствия был сделан запрос о поведении и наличии судимостей у Меденниковой на её родину - в Холмогорский уезд. Тамошний уездный суд известил, что в 1844 году она привлекалась по делу о погребении незаконнорожденного ею ребенка. Однако доказать, что Авдотья преднамеренно его умертвила, не удалось, поэтому в приговоре Холмогорского суда появилась следующая формулировка: "Оставить в сильном подозрении".
Совсем иным оказался приговор, вынесенный на этот раз Архангельской губернской палатой уголовного и гражданского суда. Учитывая, что обвиняемая не только не смогла объяснить свой поступок, но и не раскаялась в содеянном, принимая во внимание тяжесть преступления, палата 19 июня 1856 года постановила: "Лишить всех прав состояния, сослать на каторжную работу без срока, наказать публично в Архангельске плетьми, стами ударами, чрез палача".
Как видно из приговора, прежде чем отправиться в Сибирь, Меденниковой предстояло вытерпеть позорящее честь любого человека действо - порку на глазах всех желающих на это посмотреть. Однако неожиданное избавление от этого принесла весть из Москвы, где 26 августа состоялась церемония коронации Александра II. В выпущенном по этому случаю манифесте царь одних виноватых амнистировал, другим сокращал сроки заключения или отменял некоторые виды наказаний. Именно поэтому Авдотья не только избавилась от публичной порки, но и узнала о сокращении срока каторжных работ с пожизненного до 22 с половиной лет.
Вскоре Меденникова была "отослана в Тобольск". Как раз этой, взятой из архивных документов фразой можно было бы и закончить рассказ о детоубийстве, если бы на глаза не попался рапорт унтер-офицера Копчинского, который сообщал об обстоятельствах возвращения Кухарским вещественного доказательства преступления - топора. Когда полицейский, придя в дом, вручил отцу семейства под расписку бывшее орудие убийства, Анчислав (так по-простонародному произносили редкое тогда имя Вячеслав) вспомнил страшные мгновения и закричал: "Не надо нам тёткиного топора, не надо!.." И хотя отмытый от крови предмет был вовсе не тёткиным, а хозяйским и отнюдь не лишним для небогатой семьи, отец, видя, что крики и рыдания малолетнего сына вот-вот перейдут в самую настоящую истерику, поспешил из дома, вышел на берег и швырнул топор далеко в воду - навсегда с глаз долой...
Михаил ЛОЩИЛОВ
Статья опубликована в газете "Правда Севера" 19.08.2004 г.