17 апреля 1901 года прокурор Архангельского окружного суда барон Тизенгаузен в рапорте на имя прокурора Московской судебной палаты, в частности, писал:
"Донося об изложенном, присовокупляю, что вся обстановка настоящего убийства могла иметь место единственно в силу беспечного и преступно небрежного отношения к своим обязанностям самих потерпевших и отсутствия за ними какого-либо надзора со стороны смотрителя тюрьмы Горанского. Скандально известные и незамечавшиеся Горанским преступления надзирателей до сих пор были прощаемы только потому, что обыкновенно при посещении прокурорским надзором в тюрьме все оказывалось в порядке. В действительности же в тюрьме царит полный беспорядок, о чем я уже неоднократно сообщал губернатору, но мои рапорты оставались без должных последствий. Сейчас же не только возможно, но и необходимо настаивать на увольнении Горанского..."
Здесь, полагаю, надо пояснить, о каких "скандально известных преступлениях" говорилось в рапорте. Речь шла об избиениях арестантов надзирателями. Подобные меры физического унижения применялись как к отбывающим срок, так и к подследственным. Понятно, что в таком небольшом городе, каким был тогда Архангельск, о фактах порки, мордобоя и зуботычин знали практически все. И лишь губернские власти делали вид, что в тюрьме ничего недозволенного не происходит. А если бы они поступили иначе, то наверняка не случилась бы нижеописанная кровавая история.
Здесь, полагаю, надо пояснить, о каких "скандально известных преступлениях" говорилось в рапорте. Речь шла об избиениях арестантов надзирателями. Подобные меры физического унижения применялись как к отбывающим срок, так и к подследственным. Понятно, что в таком небольшом городе, каким был тогда Архангельск, о фактах порки, мордобоя и зуботычин знали практически все. И лишь губернские власти делали вид, что в тюрьме ничего недозволенного не происходит. А если бы они поступили иначе, то наверняка не случилась бы нижеописанная кровавая история.
Архангельск. Главный корпус губернской тюрьмы
В 8 часов вечера 14 апреля на смену в главный корпус архангельской тюрьмы заступили надзиратели Федор Гузяев и Иван Трофимов, попеременно дежурившие на первом и втором этажах. На этот раз Трофимов занял пост на первом, где в камерах содержались заключенные, уже отбывавшие срок. Камеры же второго этажа за исключением одиночных предназначались для подследственных.
Как раз в одной из них, по нормам тех лет четырехместной, в числе тринадцати арестантов находился 23-летний уроженец Череповецкого уезда Павел Тювин, задержанный по подозрению в краже. И хотя вину еще предстояло доказать, обращение с ним было предельно грубым. Более того, почему-то именно его возненавидели упомянутые надзиратели, вследствие чего постоянно избирали объектом рукоприкладства. Так случилось и в предыдущее дежурство, после которого Тювин долго приходил в себя.
Однако вечером 14-го числа на удивление всем арестантам Гузяев и Трофимов пребывали в относительно хорошем настроении и, если не считать нескольких оплеух и пинков, вели себя сдержанно. За два часа до полуночи их проверил старший надзиратель Федько и застал своих подчиненных в коридоре второго этажа за чаепитием. Но замечания по обыкновению не сделал, потому что это было уже давно привычным нарушением.
Вкусив чаю, надзиратели, как и всегда, занялись обустройством мест отдыха - каждый на своем этаже соорудил из скамеек лежанку. Причем Трофимов приготовился ко сну более основательно, так как в отличие от напарника разделся до нижнего белья.
Что же касается Гузяева, то он снял с себя лишь шинель. Но зато спрятал пистолет - под замок в пустую одиночную камеру. Оставив на всякий случай при себе, точнее, под скамейками шашку, он заснул, но ненадолго, ибо в начале первого был разбужен настойчивыми просьбами Тювина выпустить для отправления естественной нужды. Разозленный, он открыл камеру, вывел арестанта, должным образом "вознаградил" его за беспокойство и абсолютно уверенный в своей безопасности опять лег. Когда же Тювин, возвращаясь из туалета, подошел к надзирателю, то нашел того вновь крепко спящим.
Трудно сказать, что в этот момент им овладело: нестерпимая обида за только что выбитый зуб или уже давно затаившееся чувство мести. Впрочем, как бы там ни было, план действий возник мгновенно - он вернулся в туалет, взял вывалившийся из перегородки кирпич, зашел в свою незапертую камеру, где завернул кирпич в какую-то тряпку. Затем подойдя к Гузяеву, что было сил ударил по голове. Надзиратель глухо простонал и скатился на пол. И тут Тювин заметил шашку, поднял ее и с ожесточением принялся рубить. А решив вскоре, что с Гузяевым покончено, спустился в коридор первого этажа и подбежал к спящему Трофимову.
Возможно, Тювин смог бы убить надзирателя первыми же ударами шашки, если бы за недели заключения и избиений он не ослаб и если бы Трофимов не был крепко сложен и физически здоров. Именно последнее обстоятельство и позволило тяжело раненому надзирателю вскочить и побежать. Однако Тювин тут же нагнал. Трофимов упал, но затем, к ужасу нападавшего, вновь поднялся и, истекая кровью и держась за стену, двинулся к выходу. Тогда Тювин, собрав последние силы, нанес еще несколько ударов, в том числе и смертельный.
Понятно, что крики звавшего на помощь надзирателя разбудили арестантов первого этажа. Не остались они неуслышанными и дежурившим во дворе караульным солдатом, который поспешил поднять на ноги также спавшего старшего надзирателя Федько. Когда тот своим ключом открыл входную дверь, то оторопел: у порога в луже крови лежал Трофимов, а рядом валялась его шашка.
Не понимая, что произошло и кто убил надзирателя, Федько с солдатом обследовали коридор, но никого не обнаружили. Тогда, опасливо озираясь и держа наготове оружие, поднялись на второй этаж и нашли там изувеченного, но живого и находящегося без сознания Гузяева. Кроме его в коридоре опять же никого не было. Лишь спустя некоторое время они заметили, что одна из камер не заперта на ключ. Однако, будучи под впечатлением от увиденного, не решились вдвоем в нее войти.
Вскоре прибыл срочно вызванный смотритель (начальник) тюрьмы Горанский и подошли надзиратели из других корпусов. Дверь камеры открыли, последовал приказ всем выйти и построиться. Первым поя-вился Тювин, сразу же сказавший: "Не беспокойте всех, это мой грех".
11 мая Архангельский окружной суд за совершение убийства Трофимова и попытку убийства Гузяева приговорил Павла Тювина к 12 годам каторжных работ, добавив к этому сроку еще два с половиной года за кражу. Но отправиться в Сибирь ему не пришлось, так как уже через несколько дней тюремный врач Иван Остроумов поставил страшный диагноз: паралич нижних конечностей. Правда, при этом он умолчал, вследствие чего наступила болезнь. И тут необходимо вспомнить о царивших в тюрьме порядках и о "скандально известных преступлениях". Думаю, это напоминание позволяет предположить, что паралич стал следствием негласного самосуда, учиненнного коллегами Трофимова и Гузяева. А иначе не объяснить неожиданное появление столь тяжелого недуга у еще молодого человека.
Впрочем, в Архангельске Тювина не оставили, ибо врач, понимая, что в местной тюрьме парализованный долго не протянет, и, видимо, пожалев его, настоял на переводе в больницу при московской пересыльной тюрьме.
Тем временем в обратном направлении - из Москвы в Архангельск - в адрес губернских властей пришло прокурорское представление с предложением навести порядок в тюрьме и прежде всего удалить с должности ее смотрителя. В этой связи вскоре в газете "Архангельские губернские ведомости" появилось краткое извещение: "По постановлению Губернского Правления от 17 мая смотритель Архангельского Тюремного Замка Горанский, согласно прошению, уволен от занимаемой должности".
Таким образом, то, чего долго добивался прокурор Тизенгаузен, наконец произошло. Однако при этом нельзя было сказать, что тюремный начальник, чья преступная бесконтрольность обусловила кровавый финал вышеописанной истории, понес хотя бы какое-нибудь наказание. Наоборот, сразу же после увольнения он был назначен на примерно равноценную должность - приставом 2-й полицейской части Архангельска.
Как раз в одной из них, по нормам тех лет четырехместной, в числе тринадцати арестантов находился 23-летний уроженец Череповецкого уезда Павел Тювин, задержанный по подозрению в краже. И хотя вину еще предстояло доказать, обращение с ним было предельно грубым. Более того, почему-то именно его возненавидели упомянутые надзиратели, вследствие чего постоянно избирали объектом рукоприкладства. Так случилось и в предыдущее дежурство, после которого Тювин долго приходил в себя.
Однако вечером 14-го числа на удивление всем арестантам Гузяев и Трофимов пребывали в относительно хорошем настроении и, если не считать нескольких оплеух и пинков, вели себя сдержанно. За два часа до полуночи их проверил старший надзиратель Федько и застал своих подчиненных в коридоре второго этажа за чаепитием. Но замечания по обыкновению не сделал, потому что это было уже давно привычным нарушением.
Вкусив чаю, надзиратели, как и всегда, занялись обустройством мест отдыха - каждый на своем этаже соорудил из скамеек лежанку. Причем Трофимов приготовился ко сну более основательно, так как в отличие от напарника разделся до нижнего белья.
Что же касается Гузяева, то он снял с себя лишь шинель. Но зато спрятал пистолет - под замок в пустую одиночную камеру. Оставив на всякий случай при себе, точнее, под скамейками шашку, он заснул, но ненадолго, ибо в начале первого был разбужен настойчивыми просьбами Тювина выпустить для отправления естественной нужды. Разозленный, он открыл камеру, вывел арестанта, должным образом "вознаградил" его за беспокойство и абсолютно уверенный в своей безопасности опять лег. Когда же Тювин, возвращаясь из туалета, подошел к надзирателю, то нашел того вновь крепко спящим.
Трудно сказать, что в этот момент им овладело: нестерпимая обида за только что выбитый зуб или уже давно затаившееся чувство мести. Впрочем, как бы там ни было, план действий возник мгновенно - он вернулся в туалет, взял вывалившийся из перегородки кирпич, зашел в свою незапертую камеру, где завернул кирпич в какую-то тряпку. Затем подойдя к Гузяеву, что было сил ударил по голове. Надзиратель глухо простонал и скатился на пол. И тут Тювин заметил шашку, поднял ее и с ожесточением принялся рубить. А решив вскоре, что с Гузяевым покончено, спустился в коридор первого этажа и подбежал к спящему Трофимову.
Возможно, Тювин смог бы убить надзирателя первыми же ударами шашки, если бы за недели заключения и избиений он не ослаб и если бы Трофимов не был крепко сложен и физически здоров. Именно последнее обстоятельство и позволило тяжело раненому надзирателю вскочить и побежать. Однако Тювин тут же нагнал. Трофимов упал, но затем, к ужасу нападавшего, вновь поднялся и, истекая кровью и держась за стену, двинулся к выходу. Тогда Тювин, собрав последние силы, нанес еще несколько ударов, в том числе и смертельный.
Понятно, что крики звавшего на помощь надзирателя разбудили арестантов первого этажа. Не остались они неуслышанными и дежурившим во дворе караульным солдатом, который поспешил поднять на ноги также спавшего старшего надзирателя Федько. Когда тот своим ключом открыл входную дверь, то оторопел: у порога в луже крови лежал Трофимов, а рядом валялась его шашка.
Не понимая, что произошло и кто убил надзирателя, Федько с солдатом обследовали коридор, но никого не обнаружили. Тогда, опасливо озираясь и держа наготове оружие, поднялись на второй этаж и нашли там изувеченного, но живого и находящегося без сознания Гузяева. Кроме его в коридоре опять же никого не было. Лишь спустя некоторое время они заметили, что одна из камер не заперта на ключ. Однако, будучи под впечатлением от увиденного, не решились вдвоем в нее войти.
Вскоре прибыл срочно вызванный смотритель (начальник) тюрьмы Горанский и подошли надзиратели из других корпусов. Дверь камеры открыли, последовал приказ всем выйти и построиться. Первым поя-вился Тювин, сразу же сказавший: "Не беспокойте всех, это мой грех".
11 мая Архангельский окружной суд за совершение убийства Трофимова и попытку убийства Гузяева приговорил Павла Тювина к 12 годам каторжных работ, добавив к этому сроку еще два с половиной года за кражу. Но отправиться в Сибирь ему не пришлось, так как уже через несколько дней тюремный врач Иван Остроумов поставил страшный диагноз: паралич нижних конечностей. Правда, при этом он умолчал, вследствие чего наступила болезнь. И тут необходимо вспомнить о царивших в тюрьме порядках и о "скандально известных преступлениях". Думаю, это напоминание позволяет предположить, что паралич стал следствием негласного самосуда, учиненнного коллегами Трофимова и Гузяева. А иначе не объяснить неожиданное появление столь тяжелого недуга у еще молодого человека.
Впрочем, в Архангельске Тювина не оставили, ибо врач, понимая, что в местной тюрьме парализованный долго не протянет, и, видимо, пожалев его, настоял на переводе в больницу при московской пересыльной тюрьме.
Тем временем в обратном направлении - из Москвы в Архангельск - в адрес губернских властей пришло прокурорское представление с предложением навести порядок в тюрьме и прежде всего удалить с должности ее смотрителя. В этой связи вскоре в газете "Архангельские губернские ведомости" появилось краткое извещение: "По постановлению Губернского Правления от 17 мая смотритель Архангельского Тюремного Замка Горанский, согласно прошению, уволен от занимаемой должности".
Таким образом, то, чего долго добивался прокурор Тизенгаузен, наконец произошло. Однако при этом нельзя было сказать, что тюремный начальник, чья преступная бесконтрольность обусловила кровавый финал вышеописанной истории, понес хотя бы какое-нибудь наказание. Наоборот, сразу же после увольнения он был назначен на примерно равноценную должность - приставом 2-й полицейской части Архангельска.
Михаил ЛОЩИЛОВ
Статья была опубликована в газете "Правда Севера" 10.07.2003 г.