О февральской революции, 85-летний юбилей которой исполняется на днях, о том, как встретили весть о перевороте и отнеслись к нему северяне, о первых послереволюционных месяцах местными историками сказано уже немало. Однако фактически неосвещенной осталась реакция архангельского духовенства, пожалуй, больше других растерявшегося после получения ошеломляющих новостей из Петрограда.

Для восполнения этого пробела мне пришлось просмотреть печатные источники той поры и прежде всего подшивки журнала "Архангельские епархиальные ведомости" (далее - "АЕВ") за 1917 год. Именно по страницам этого официального церковного издания и удалось проследить, как менялось отношение духовенства к происходившему: сначала растерянность и смятение, затем переоценка и даже осуждение дореволюционного прошлого, наконец, вновь растерянность и предчувствие еще более страшных и грозных испытаний...

Но прежде чем рассказать об этой эволюции, вкратце напомню о событиях конца февраля - начала марта 1917 года в Архангельске.

Первым, кто узнал о столичных событиях, был главноначальствующий Архангельском и водным районом Белого моря генерал И. Федоров, в течение двух дней недопускавший появления публикаций о них в местной прессе. Вследствие его давления гражданские власти долгое время колебались и лишь официальная телеграмма председателя Государственной Думы М. Родзянко придала им смелость сделать первый шаг - 2 марта городская дума для "поддержания спокойствия и способствования возможно безболезненного перехода к новому строю" избрала "обывательский комитет".

Однако телеграмма Родзянко была далеко не первый - еще 28 февраля на имя железнодорожников Исакогорки по служебному телеграфу пришло обращение члена Государственной Думы Бубликова, который сообщал: "Старая власть, создавшая разруху всех отраслей государственного управления, оказалась бессильной. Государственная Дума взяла в свои руки создание новой власти. Обращаюсь к вам от имени отечества - от вас зависит теперь спасение родины..."

Таким образом, первыми среди рядовых жителей губернии, кто узнал о свержении самодержавия, стали исакогорцы, в том числе и местный священник Павел Ильинский. Свои впечатления о случившемся он выразил в статье "Мысли вслух" ("АЕВ", № 8), которую начал следующими словами:<

 
"Совершилось что-то такое совсем необычное, совершенно неожиданное. Может быть, люди, внимательно наблюдавшие общественную жизнь, ожидали этого переворота, но для нас, захолустных жителей, для нас, воспитанных на идеях монархизма, святости и неприкосновенности царской власти, события, которые мы переживаем, явились громовым ударом, сразу выбили нас обычной колеи жизни. Приходится осмотреться, выяснить то, что случилось, и наметить задачи деятельности духовенства в дальнейшем..."

Призвав коллег смело делиться мыслями, ибо "теперь можно говорить откровенно, бояться гонений за убеждения и высказывания не нужно", Ильинский писал:

"В моем приходе первая ласточка общественной весны прилетала по ж. д. телеграфу вечером 28 февраля: "В Петрограде революция, правительство пало, новое правительство приглашает к работе и порядку..." В городе еще не знали о совершившемся, а подорожный телеграф работал усиленно, передавая экстраординарные распоряжения и новости. Узнали мы потом и об отказе Государя от власти. Первые переживания - это полная растерянность, точно почва ушла из-под ног...

Нам, духовным, предстояло совершить очередное Богослужение. Как теперь поступить, кого возглашать в прошениях о царской власти? Тысячу лет наша церковь поминала сначала благоверных князей, потом царей и императоров, начиналось Богослужение молитвой о царе (утреня) и оканчивалось тем же, а теперь образуется какая-то пустота...

Обсуждаем с о. деяконом вопрос и решаем: по формальным основаниям - до распоряжения власти, а когда узнаем о манифесте отречения - до прочтения манифеста - продолжать при Богослужении поминовение Государя (без титула самодержавия)..."

Здесь стоит заметить, что подобного распоряжения пришлось ждать долго - лишь 6 марта Святейший правительствующий синод, дольше всех других властных учреждений осознававший происшедшее, наконец-то приказал объявить в церквях об акте отречения и совершить молебствия о многолетии "благоверного Временного Правительства".

Возвращаясь к статье Ильинского, скажу, что он, не ограничившись впечатлениями, решил найти виновных, приведших страну к революции. Ими оказались черносотенцы (а их организация в Исакогорке была весьма сильна), которые, по словам священника, "своими телеграммами вводили в заблуждение Государя, убеждая хранить самодержавие. Кто же теперь не понимает, что невозможно единолично управлять такою великою страною, как Россия..." Найдя виновных, Ильинский в заключение призвал всех доверять новой власти.

 
В дни, когда в храмах зачитывали акт отречения, центр Архангельска был запружен демонстрантами. Ежедневные митинги и шествия продолжались до 10 марта - дня проведения "праздника революции". В ходе его на переполненной народом площади у Троицкого собора смешалось ранее никак не совместимое: красные стяги и хоругви, алые банты и черные рясы, революционные песни и богослужение...

Если судить по газетам той поры, то можно сказать, что нечто подобное происходило и в уездах губернии, панихиды по павшим борцам революции плавно перерастали в краснознаменные шествия, причем порой с участием церковнослужителей.

Но далеко не везде отношения между духовными лицами и охваченными революционными идеями массами были столь идиллическими. Так, например, священник Лодемского прихода Харитонов сообщал, что вернувшийся с войны солдат-инвалид встретил зашедшего к нему с иконой церковнослужителя следующей фразой: "Не с иконами надо теперь ходить, а с пулеметом".

А через день священнику пришлось выслушать весьма неприятное объяснение случившемуся: "Вы, попы, довели нас своей поддержкой старого режима до озлобления. Солдат заявил протест от лица всех, хотя и грубо. Получая казенное жалование, вы обираете крестьян (...) Церковь будет отделена от государства, а вы, попы, будете уничтожены, как жандармы в рясах, как проводники старой власти". ("АЕВ", № 11).

В возможность исполнения этих угроз тогда, видимо, еще верилось с трудом, но предусмотрительная реакция на них последовала. Так, священник Венедикт Петров, как можно дальше дистанцируясь от свергнутого режима, писал: "Мы - представители церкви - давно сознавали порабощение церкви, скорбели об этом, но порвать с этим фактом были бессильны и вынуждены были молчать. Но сейчас, когда народ сбросил с себя иго рабства, то и духовенство ждет свободной церкви, вполне ясно осознавая, что только свободная церковь может служить народному благу..." ("АЕВ", № 13).

Именно таким настроениям и отвечало решение новой власти о реабилитации духовных лиц, пострадавших за политические убеждения при царизме. Соответствующий указ предписывал "освободить от неблагоприятных для них последствий" и восстановить их в правах и положении.
Безусловно, подобное высказывания коллег и приходившие из столицы новости повергали большую часть духовенства в замешательство. Однако самое поразительное ждало их еще впереди - тогда, когда церковный журнал опубликовал выступление одного из участников Всероссийского съезда духовенства и мирян, проходившего 1-12 июня 1917 года в Москве.

То, что произнес на нем князь Е. Трубецкой, было шокирующим и немыслимым еще полгода назад. Говоря о дореволюционной России, он заявил, что страна "была похожа на темное бесовское царство. Россией правил бес - нужны ли другие объяснения той грязи, которую мы видели, той атмосфере лжи, предательства и измены, которая нас окружала..."

Развивая мысль, он, называвший "бесом" Григория Распутина, продолжал: "Весь ужас в том, что среди святителей церкви, да и вообще среди нас, православных, не нашлось той духовной силы, которая могла бы противостоять темной силе Распутина. Что же делала в это время народная Россия? Она молчала, терпела, подчинялась, мы с тревогой спрашивали себя, жива она или мертва. И, наконец, революция, смывшая национальный позор, дала доказательство ее жизненной силы..." ("АЕВ", № 15). К процитированному следует добавить, что текст этого выступления привез в Архангельск не кто иной, как исакогорский священник Ильинский, бывший представителем епархии на съезде. Ему же вскоре выпала честь стать и участником открывшегося в августе Поместного собора - первого полноценного за 217 лет.

Незадолго до его начала "благоверное" Временное правительство преподнесло церкви своеобразный "подарок" - национализировав, отобрало всю принадлежавшую ей сеть общеобразовательных школ.

Этот и ряд других настораживавших фактов вновь способствовали нарастанию на время приутихшего чувства растерянности. А растеряться было отчего - как писал один из священников, "революционная волна своим бурным потоком стремится выкинуть веру и церковь за борт государственной и общественной жизни".

Заметьте, эти слова были написаны еще до Октября 1917-го то есть в дни властвования Временного правительства. Впрочем, "властвованием" его стиль руководства можно назвать лишь условно - правительственные указания фактически не исполнялись, в стране усиливались анархия и разруха, вселявшие у духовенства страх перед будущим.

В этой обстановке уфимский епископ Андрей напрямую обратился к главе правительства Керенскому со словами отчаяния: "Что теперь делается в России? Во что обратили наше отечество? Ведь это ужасно! Но факт: наша родина - это арена преступлений и насилия... Это ли не торжество демократии!..

Творится нечто ужасное: народная совесть отделена от народа, от войны, от всей русской жизни; совесть раздавлена, церковные власти по-прежнему позорно молчат. А поэтому нет хлеба, подчинения власти, даже простого ее признания нет, нет никакого к ней доверия..."

"Нужна власть! Нужна сильнейшая власть!" - такой вывод сделал епископ и принялся умолять Керенского: "Спасайте Россию! Теперь идите в народ и к народу, заговорите с ним русским мужицким языком и тогда вы будете сильны. Возьмите себе в сотрудники людей беспартийных и непременно верующих, любящих святую Церковь, берите хоть кого-нибудь из наших старообрядцев с их прекрасными, умными, ненадтреснутыми головами. Эта народность министров и любовь их к родине непременно почувствуется народом - и Россия будет спасена!" ("АЕВ", № 22).

Так случилось, что эти слова были опубликованы в архангельском журнале уже после падения Зимнего. Поэтому редакции оставалось лишь вопрошать: " Каким предостережением они должны были служить для того правителя, к которому обращены. Но он не внял им. А теперь, скажите, где он?.."

Впрочем, одно пожелание церковнослужителя все же было услышано, правда, другими - к тому времени в столице уже действовала сильнейшая власть, об установлении которой 25 октября 1917 года опять же одним из первых узнали жители Исакогорки...
                                                                                     Михаил ЛОЩИЛОВ

                Статья была опубликована в газете "Правда Севера" 7.03.2002 г.