История о том, как при расследовании одного преступления было раскрыто другое
6 сентября 1832 года соломбальцы были взбудоражены известием о накануне совершенном покушении на жизнь Пелагеи Пановой. Происшествие встревожило и проживавшего в Соломбале военного губернатора и главного командира Архангельского порта адмирала Романа Галла. Но вовсе не потому, что пострадавшая являлась какой-то важной особой (она была лишь мещанкой), а в связи с тем, что ничего подобного в военном селении ранее не случалось.
В тот же день, отвечая на запрос Галла, соломбальский полицмейстер капитан Котов рапортовал:
"Мещанская жена Пелагея Панова показала, что, будучи в гостях 5-го числа сего месяца на именинах у отчима мужа, 7-го Ластового экипажа рядового Захара Хорошина вместе с мужем и гостями, сидела у самого окна по вечеру в часу 11-м. Уже поужинали и по обыкновению пили чай. Только допила чашку, как повергнул ее выстрел. Кто стрелял в окно, не знает. Более по болезни сказать ничего не могла..."
Далее Котов сообщил, что и свидетели, ссылаясь на "изрядное подпитие" и темноту на улице, тоже ничего не смогли сказать о стрелявшем. А спустя пять дней - 11 сентября - губернатор Галл получил второй рапорт, в котором сообщалось о кончине Пановой:
"Вчера утром раненая умерла. По учиненной медицинской анатомии оказалось, что она получила смерть от нагноения под твердою оболочкой мозга, произошедшего от нанесения пулевой раны. Пуля извлечена. Кроме того, на теле имеются следы побоев. Установлено также, что умершая носила младенца мужского пола возрастом 5 месяцев, о чем ни она, ни муж, ни родители при опросах не сообщили. Панова имела от роду 16 лет и в замужестве находилась лишь 5 недель..."
Полагая, что данный факт поможет распутать преступление, Котов попросил разрешения на "допрос и арест любого, не взирая на чины". Получив его, первым делом вызвал мужа умершей - тот заявил, что до свадьбы не вступал с ней в интимные отношения. А на вполне резонный вопрос по поводу ее добрачных связей, заявил, что был у Пелагеи первым мужчиной. Когда же Котов предъявил заключение экспертизы, Иван Панов стал утверждать, что ничего о беременности не знал. Но говорил как-то сбивчиво и неубедительно. Чем вызвал сомнения в его честности. И не только сомнения, но и подозрения в причастности к преступлению.
Подозрения усилились, когда один из бывших на именинах вспомнил, что Панова в момент ранения жены в комнате не было. И хотя вновь допрошенный Иван заявил, что выходил по нужде, полицмейстер решил его задержать.
Одной ночи, проведенной в камере, хватило Панову, чтобы изменить показания - он признался, что знал о беременности. Однако свою причастность к покушению продолжал отрицать. Причем решительно. Но когда был задан вопрос о добрачной жизни Пелагеи, вновь замямлил - мол, ничего и никого не знает. И при этом выглядел крайне испуганным.
Сообщая обо всем этом в очередном рапорте, Котов уведомил, что последнее обстоятельство побудило отложить версию о виновности Панова, освободить его и расширить круг подозреваемых. Поэтому он вновь допросил мать убитой, которая поначалу также утверждала, что как о побоях, так и о беременности дочери не знала. Потом призналась, что лукавила. Но имя любовника дочери, несмотря на требования полицмейстера, не назвала.
Соломбала в ту пору была хотя и достаточно крупным военным селением, но не настолько, что бы любовные связи Пелагеи были секретом для всех. Понимая, что кто-нибудь об этом все равно должен знать, полицмейстер допросил как соседей по улице, так и хозяйку дома, где снимали квартиру Пановы. Последняя - жена провиантского комиссара Анна Воробьева - сообщила, что в пятницу, 2 сентября, Пелагею навестил обер-аудитор Николай Соколов, который "о чем-то с ней говорил". И добавила, что он в отсутствии мужа приходил неоднократно, но на этот раз не один, а с полковником артиллерии Борисовым и лейтенантом Котельниковым, которые поджидали его на улице.
Решив пока не вызывать Соколова, полицмейстер задал вопросы Борисову, который нехотя сообщил, что "Николай давно неравнодушен к Пелагее". А о событиях понедельника, 5 сентября, показал: "Он пришел ко мне на квартиру в девятом часу вечера возбужденным. Лейтенанту Котельникову, бывшему у меня в гостях, ответил, что скоро узнаете, почему я такой. А в пятницу, 2-го числа, он навещал Панову, чтобы еще раз попробовать уговорить уйти от мужа, за которого выдали против ее воли".
Теперь пришло время допросить обер-аудитора. Тот не отрицал факта частых посещений и подтвердил, что уговаривал Пелагею бросить нелюбимого мужа. Но при этом заявил: "Имел к ней любовь по особенному влечению сердца, и любил, как ближайшую любезную родственницу. Но не более..." То есть отрицал наличие интимных отношений. А на вопрос, кто мог стрелять в Пелагею, Николай Соколов злобно ответил: "Иван! Сначала взял ее силой, а теперь погубил..." И заявил, что обязательно отомстит: "Я ему так и сказал!"
Как далее записано в протоколе, полицмейстер предложил поподробнее рассказать об отношениях Пелагеи и Ивана. И узнал следующее. Оказывается, в феврале 22-летний Иван, будучи пьяным, изнасиловал юную соседку, долго не признавался в содеянном, а когда родители Пелагеи, что называется, прижали его к стене - или каторга, или свадьба, выбрал второе. И несмотря на то, что дочь не хотела выходить за Ивана и что руки Пелагеи официально попросил он, Соколов, родители настояли на своем. Пелагею Иван не любил, часто бил, имел любовницу, у которой проводил все свободное время. А узнав от подслушавшей разговор хозяйки дома, что уступившая уговорам Пелагея все же решилась уйти от него, накануне неизбежного события погубил ее...
Здесь следует пояснить, что должность, которую занимал Николай Соколов, позволяла отчасти считать его коллегой Котова, ибо в обязанности флагманского обер-аудитора, состоявшего при канцелярии командира порта, входило производство предварительных следствий, ведение переписки по судебным и дисциплинарным делам. Поэтому полицмейстер отнесся к словам военно-морского чиновника с доверием. Но попытался урезонить, когда Соколов повторил, что скоро отомстит Ивану.
Решив не допустить нового кровопролития и пользуясь предоставленными губернатором правами, Котов препроводил обер-аудитора в камеру. И изъял пистолет, который, конечно, не преминул на всякий случай проверить. Однако тогда еще не были разработаны ныне известные методы экспертизы огнестрельного оружия, поэтому в протоколе появилась лишь такая запись: "Пуля, вынутая из головы Пановой, несколько одним крайчком в дуло пистолета входит, но останавливает для свободного прохода размятие ее". Понятно, что подобная экспертиза не могла свидетельствовать о причастности к преступлению Соколова.
"За изнасилование или убийство Соколов обещал убить тебя?" - таким был первый вопрос, в лоб заданный при новом допросе. Опешивший Иван Панов на удивление легко признался в первом преступлении. О чем тут же пожалел и, взяв себя в руки, стал оправдываться - мол, она же была моей женой, имел право... Затем отрицательно ответил на второй вопрос: "А убил тоже ты?"
Чтобы доказать его причастность к убийству одних слов Соколова было мало. Не удалось при обыске квартиры Панова и дома его отчима найти и самое важное вещественное доказательство - пистолет. А в том, что он мог быть у Панова, Котов не сомневался, ибо раздобыть огнестрельное оружие в населенной преимущественно военными Соломбале было нетрудно.
Но предположения, как говорится, к делу не пришьешь - суду нужны были доказательства. И если бы Котов их предъявил или Панов признался в убийстве, то наказание было бы определено по статье, гласившей: «Кто с обдуманным заранее намерением или умыслом убьет женщину беременную, зная, что она в сем положении, тот подвергается за сие лишению всех прав состояния и ссылке в каторжную работу в рудниках на время от 15-20 лет».
Однако на забайкальские рудники Панов все же отправился - 15 ноября 1832 был приговорен за изнасилование к 8 годам каторги. А вскоре навсегда покинул Соломбалу и Николай Соколов, который не пожелал продолжать службу там, где так и осталось нераскрытым преступление, унесшее жизнь его возлюбленной.
Статья была опубликована в газете "Правда Севера" 30.10.2013 г.