Дополняя сказанное в предыдущем сообщении, замечу, что среди тех, с кем я познакомился в самом начале 2000-х годов во время занятий в читальном зале областного архива были и студенты-историки ПГУ: Василий Абрамовский, Илья Бирюков, Илья Лукнов, Виталий Репневский, Андрей Фомин. И мне уже тогда — по их отношению к учёбе и занятиям в архиве — было понятно, что они толковые ребята. Так и случилось — хотя и не обязательно на историческом поприще, но все они стали состоявшими профессионалами своего дела.

А возвращаясь к архивному знакомству с Евгением Ивановичем Овсянкиным и Людмилой Павловной Кононовой, скажу, что первые встречи с ними произошли задолго до конца 1990-х. Правда, об этом они не помнили. А для того, чтобы объяснить, почему, начну издалека.

6 февраля 1979 года скоропостижно ушёл из жизни ректор АЛТИ Иван Михайлович Боховкин, и институт временно возглавил проректор Пётр Сергеевич Коноплёв . Он оказался человеком весьма либеральным — по крайней мере в плане распределения выпускников. Не знаю, как на других факультетах, но все городские студенты нашего факультета никуда из Архангельска и Северодвинска не уехали. Архангелогородцы заручились письмами-заявками от организаций и предприятий областного центра (ЦНИИМОД, СевНИИП, Сев.-Зап. управление Госснаба, геология, милиция, пожарное ведомство, заводы), а северодвинцы устроились на известных предприятиях города, хотя наша профессия никакого отношения к судостроению и судоремонту не имела.

Я и ещё трое сокурсников заручились письмами СевНИИПа — Северного научно-исследовательского института промышленности. И когда мы заходили в кабинет, где проходило распределение, и называли фамилии, Коноплёв спрашивал: «На вас имеется заявка из СевНИИПа, вы согласны идти туда работать?» Какими были ответы, догадаться нетрудно.

1 октября 1979 года — после трёхмесячных сборов, которыми заканчивалось обучение на военной кафедре — я стал сотрудником лаборатории механизации и автоматизации, где на меня, как на самого молодого, первым делом навесили общественную нагрузку, от которой все отбрыкивались: «Будете политинформатором». Я не возражал. Во-первых, по той причине, что был таковым с первого курса в нашей студенческой группе. Во-вторых, потому что в АЛТИ посещал занятия по специальности лектор-политинформатор на факультете общественных профессий (ФОП). Тогда каждый студент-технарь должен был обучиться одной из них, но я тянул с выбором до той поры, пока в приказном порядке не был зачислен на обучение по упомянутой. И не пожалел, так как преподаватели были замечательные — например, азам лекторского искусства обучал известный в прошлом в Архангельске человек - Юрий Иванович Угаров.

Как уже сказал, других не возражающих стать политинформатором не было, и поэтому мою кандидатуру без проблем утвердил партком института, хотя я не только был беспартийным, но даже не состоял в комсомоле. А почему утверждал партком? — Во-первых, потому что лекции для политинформаторов проводились в Ломоносовском райкоме КПСС, изредка — в Доме политпросвещения. Во-вторых, по той причине, что то, о чём нам там сообщали, нельзя было прочесть в газетах и услышать в теле- и радиоэфире. То есть о реальном положении в экономике страны, о низких показателях производительности труда (особенно в сельском хозяйстве) по сравнению с США, о причинах ввода войск в Афганистан, о цифрах наших потерь в этой стране и так далее.

И потом все эти сведения мы, политинформаторы, доносили до коллег на работе — как правило, один раз в неделю. Почему существовал такой полузакрытый канал распространения информации? — Видимо, для того, в то доинтернетовское время меньше слушали зарубежные радиостанции. Я и сам слушал западные «Голоса» (что не скрывал), и поверьте, лжи и полуправды в их передачах хватало. Такой вывод мог сделать, так как владел информацией.

Каждая политинформация, как правило, заканчивалась обсуждением услышанного. И я как-то раз в полемическом задоре сказал, что будь у нас в стране другая правящая партия, партия совсем иной идеологии, то, несмотря на это, многие, если не большинство членов КПСС, особенно руководящих, в неё бы перебежали. Помню, как эти слова кое-кому не понравились, но тем не менее политинформатором я остался. Напоминаю, что это было на рубеже 1970-1980-х годов, а после 1991-го примерно так и произошло...

Обсуждения случались и после установочных лекций в райкоме КПСС — после каждой из них можно было задавать уточняющие вопросы выступившему. А таковым часто как раз и оказывался Евгений Иванович Овсянкин, работавший в то время, если не ошибаюсь, руководителем лекторской группы обкома КПСС. На вопросы, даже каверзные, отвечал охотно и обстоятельно, и с ним можно было поспорить. Обо всём этом я впоследствии — уже после знакомства в читальном зале архива — ему напомнил. Меня, конечно, Евгений Иванович запамятовал, но темы обсуждений не забыл. Таким образом, было что вспомнить...

Первая встреча с Людмилой Павловной Кононовой состоялась примерно в то же время и опять же благодаря работе в СевНИИПе, вернее благодаря поездкам в командировки в Луковецкий леспромхоз. Для него наша лаборатория совместно с другой спроектировала автоматизированную установку по раскряжёвке хлыстов и сортировке брёвен. В проектировании — начиная с рабочих чертежей, составлении смет и контроле за строительством участвовал и я. Поэтому часто бывал в Луковецком — иногда на несколько дней, иногда выдень (утром — туда, вечером — обратно, тогда в день ходили два карпогорских поезда). И за полтора года познакомился со многими — и директором Мамонтовым, и главным инженером Лукошковым, и рабочими.

Однако случилось так, что однажды пришлось прибыть в Луковецкий в совсем иной ипостаси — ревизором. Здесь следует сказать, что Луковецкий и другие леспромхозы по Карпогорской железной дороге строились на века — предполагалась, что за 70-80 лет, пока будут вырубаться все отведённые им лесные массивы, на участках, где начинались заготовки, в результате лесовосстановительных работ вырастут новые, годные к вырубке деревья. И всё пойдёт по новому кругу. Поэтому и дома строились на века - кирпичные пятиэтажки городского типа и со всеми удобствами. Ибо справедливо полагалось, что возвратившиеся из морозного леса рабочие должны сразу оказаться в тёплой квартире (а не топить печку), на газе разогреть еду (или за копейки поужинать в леспромхозовской столовой) и принять ванну.

Но не учли одного — деревья в данной местности в среднем намного тоньше, чем, например, в Подвинье и юге области. Поэтому для выполнения плана по кубатуре требовалось уходить всё дальше. Так, в 1982-ом году в Луковецком ЛПХ осваивали уже те участки, которые изначально планировалось вырубать в 1987-ом. А чтобы до них добраться и вывезти лес, требовалось строить к ним дороги. А это лишние расходы, что не могло не сказаться на экономике леспромхоза, точнее, на рентабельности. Понятно, негативно.

Руководство объединения «Архангельсклеспром» было озадачено и другим вопросом — почему у Луковецкого ЛПХ значительные расхождения в годовых цифрах по заготовке, вывозке, разделке и отгрузке древесины. Разобраться в этом вопросе объединение поручило СевНИИПу, причём чтобы сильно не пугать леспромхозовских работников, под прикрытием якобы научной темы — «Изыскание способов повышения экономической эффективности работы Луковецкого ЛПХ». И заняться этой темой в институте поручили заведующему лабораторией (правда, не моей) Иннокентию Никандровичу Головину, моей коллеге по лаборатории Людмиле Антоновне Юшмановой (супруге известного хоккеиста «Водника») и мне.

Мы прибыли в Луковецкий на две недели, и нам по приказу свыше беспрекословно предоставлялись все документы за три года, в том числе бухгалтерские — по начислению зарплат. С этими бумагами мы из конторы следовали в четырёхкомнатную гостевую квартиру, где и вникали в содержание принесённого. И действительно данные расходились — так, по заготовке и вывозке из леса цифры по кубатуре должны быть примерно одинаковыми. То же самое можно было сказать про раскряжевку и погрузку в вагоны. Но они разнились. И вот почему — закрывая наряды, мастера, техноруки, начальники лесопунктов на каждом этапе работ пусть и понемногу, но приписывали. И с благой целью — чтобы их рабочие получили более весомую зарплату. Но приписывали все по-разному, отсюда и расхождения, причём значительные.

Что же касается размеров зарплат рабочих леспромхоза, то им было грех жаловаться: на лесозаготовках — до 700 и выше, на нижних складах (раскряжёвка, сортировка и отгрузка) — 400-500 рублей. Это были высокие по тому времени заработки, особенно по сравнению с моим — 145 рублей оклада плюс северные и изредка премии. Правда, выручали весьма приличные командировочные — 2 рубля 60 копеек в день, тогда как пообедать и поужинать в леспромхозовской столовой с весомыми и несравнимыми с городским общепитом порциями можно было в сумме за 80-90 копеек в день.

Конечно же, наше пребывание в посёлке, хождение с папками бумаг и даже посещение столовой привлекало внимание — ревизоры! Но к изучающим нас взглядам привыкли быстро. Поэтому когда однажды при выходе из столовой, мы с Людмилой Антоновной заметили пристально смотрящих мужчину и женщину, удивления с нашей стороны не последовало. А на нас глядевших я знал — это были супруги-руководящие работники одного из лесопунктов, стоявшие с дочерью, видимо, только что забранной из детсада. Женщина нерешительно подошла и сказала: «Здравствуйте, можно спросить?» — «Здравствуйте. Да, конечно». — "А что за это нам теперь будет?» Она имела в виду приписки. Что оставалось мне сказать? — Только следующее: «Не беспокойтесь, ничего не будет. Мы по научной теме работаем...» На этом и разошлись.

И на самом деле ничего не было. Мы составили необходимый отчёт, где начертили графики по каждому показателю (заготовка, вывозка, раскряжевка, отгрузка) с указанием величины расхождения. И всё это сдали по назначению. А о том, что были приписки для увеличения зарплат рабочих, в объединении и без нашего отчёта знали - в то время это был секрет Полишинеля...

Спустя двадцать лет, когда я чаёвничал с Людмилой Павловной в буфете архива, в беседе выяснилось, что она жила и закончила школу в Луковецком. И я, конечно, не мог не рассказать, что ездил в этот посёлок в командировки и даже в качестве ревизора. Вспомнил и о вопросе «А что за это нам теперь будет?», сообщив при этом фамилию спросившей. И тут оказалась, что это девичья фамилия Людмилы (мы тогда называли в общении друг друга по имени), а значит, стоявшей рядом с родителями девочкой была именно она... Чему и я, и она (конечно, ту встречу не помнившая) были сильно удивлены...

Так неожиданно замкнулся круг причинно-следственных связей, начавшийся в феврале 1979-го...

Предыдущий пост - Архив и общение