Почти месяц тому назад - 23 апреля - в газете "Правда Севера" была опубликована моя статья " Сообразительные контролеры", рукопись которой привожу ниже:

Сообразительные контролеры

                А соображали они не только на троих или четверых

Нравы российского чиновничества XIX столетия достаточно полно показаны литераторами той поры - например, писателем Николаем Васильевичем Гоголем (повесть "Шинель", комедия "Ревизор") и драматургом Александром Николаевичем Островским (пьеса "Доходное место"). Вполне вероятно, они создали бы еще ряд шедевров, если бы ознакомились с архивными документами, характеризующими служивое сословие с тех сторон, которые, возможно, так и остались для них неизвестными. А такие документы имелись и по сей день хранятся как в столичных архивах, так и в нашем - Архангельском областном.

 Например, в нем сохранились бумаги губернской контрольной палаты, в обязанности  чиновников которой входили проверка правильности ведения делопроизводства их коллегами из других местных учреждений, ревизия смет, расходов, выявление нарушений в финансовой  сфере. Следовательно, сотрудники этого контрольно-ревизионного органа сами должны были являться образцами добропорядочности, честности и дисциплинированности. А какими они были  в действительности, свидетельствуют различные рапорты, объяснительные и приказы, подписанные как служащими палаты, так и ее руководством. В частности, следующая объяснительная, составленная 22 июля 1880 года чиновником Василием Глызиным на имя старшего ревизора Амосова, временно - на  период отпуска - замещавшего управляющего  палатой:

"Милостивый Государь Константин Васильевич!
В среду я отпросился у Вас идти обедать домой по случаю вечернего дежурства в Палате, а Николай Павлович отпросился куда-то за справкой. В одно и то же время выйдя из Палаты, мы пошли к Ярилову - в трактир в гостиницу, и там Николай Павлович вместо справки напился пьян и в два часа ушел в Палату. После чего к Ярилову приходит Пастухов и говорит мне, что я утащил из кассы когда-то два фунта чая, как ему только что сказал Николай Павлович. Затем, когда я пришел в Палату, приходит в Палату Николай Павлович пьяный, зовет меня опять пить водку. Я сказал, что идти нельзя. Но однако согласился. Взяв с собой водки, я, Николай Павлович, Пастухов и Маевский, у Вас не отпрашиваясь, отправились ее пить на пустое место за Епархиальным училищем. Там напились совершенно пьяными. Николай Павлович разорвал себе пальто, сломал очки, всю замарал и смял шляпу. А когда мы вернулись на службу в Палату, он говорил, что разорвал все это я. После его слов я расстроился и был не в состоянии остаться на дежурство и, опять у Вас не отпросившись, ушел домой..."

Здесь следует пояснить, что чиновники контрольной палаты (как и других губернских контор) в вечернее время и выходные дни по очереди за отгулы дежурили в своих учреждениях - на случай поступления срочных депеш и телеграмм. Но как доложил утром в четверг, 22 июля, дежурный по губернскому правлению, никто из чиновников контрольной палаты накануне  вечером не приходил расписываться в журнале дежурств. Более того, ключи от помещений палаты не были сданы и двери так и остались незапертыми.

Об этом, конечно, первым делом сообщили Амосову, который потребовал от опоздавшего на службу Глызина объяснений. А тот прежде чем взяться за перо, извиняясь, отдал ключи, который якобы "из-за растерянности по случаю расстройства" унес домой.

Однако не только о ключах спросил его Амосов, но и о том, куда делись полтора десятка дел, накануне выданные ему для проверки. На этот вопрос Глызин ответил так:

"Я взял проверяемые дела Шенкурского лесничества 1879 года, в которых на листах были чистые в 60 копеек гербовые марки, 11 штук. Я, чтобы купить еще водки, отклеил их и продал за 5 рублей 50 копеек. Дела же оставил дома. Как я продавал марки, видел Николай Павлович, и, по всей вероятности, доложит об этом сегодня Вам. Но пораньше его я сам сознаюсь и прошу извинить меня.

Если же я буду наказан, то мне кажется, Николай Павлович вовсе не может быть терпим на службе: все вообще чиновники говорят, что он страдает болезнью под названием "корысть": утащил у Тауберта деньги, часы и другое, у Анкудинова револьвер, у хозяйки моей старинное серебро. Да еще к этому добавить три рубля пастуховских. А чаю два фунта - разве не он? Желаю, что бы это было в секрете..."

Продолжая пояснять, скажу, что в ту пору при подаче прошений, составлении договоров купли-продажи и ряда других документов в обязательном порядке взимался гербовый сбор. О том, что он уплачен, свидетельствовали гербовые марки, которые наклеивались на перечисленные бумаги. При этом чиновники различных губернских учреждений, первыми принимавшие их для рассмотрения  (регистраторы и секретари), должны были гасить марки либо печатью, либо чернилами. И тем самым не допускать их повторного использования. Однако очень часто сделать хотя бы минимальное усилие, чтобы перечеркнуть марку и поставить на ней дату, было лень. И вот как раз выявление подобных упущений входило в круг должностных обязанностей сотрудников контрольной палаты.

Гашеная и чистые гербовые марки

Но чиновники-контролеры быстро сообразили, что отклеивая негашеные марки, можно заработать сумму, превышавшую их месячное жалование. Ибо они стоили по тем временам прилично - например, на обычное прошение его податель должен был наклеить марку номиналом в 60 копеек (или набор марок меньшей стоимости на ту же сумму). Понятно, что подача прошения обходилась дешевле, когда отклеенные марки покупалась со скидкой у чиновников контрольной палаты. А у кого именно и где, знали практически все.

Спрос был настолько велик, что ушлые чиновники принялись отклеивать и гашеные марки, с которых научились вытравливать чернила. Правда, они стоили меньше, поэтому скидка в цене компенсировалась их количеством. Об этом, в частности, свидетельствует объяснительная вышеупомянутого чиновника Маевского. Признавшись, что пьянствовал вместе с другими в рабочее время, он был вынужден сообщить и о другом своем грехе:

"В начале июня, не помню, в какой день, я взял из шкапа несколько проверяемых дел, чтобы отклеить марки, вытравить на них чернила и продать. Глызин видел, как я брал бумаги, но не удержал, не предупредил, что это нельзя делать. Брал ли бумаги сам Глызин, не знаю. Но на взятых бумагах много марок уже было отклеено. Те, которые еще остались, 15 штук по 60 копеек, я отклеил и продал в гостинице "Белое море" какому-то помору по 25 копеек за марку. Что были эти марки в употреблении, я не говорил, но он сам заметил это и согласился взять их. Вытравливал чернила на марках я лимонным соком. Признаю себя виновным".

Прочтя объяснительные Глызина, Маевского и их сотоварищей по вчерашнему пиршеству, Константин Амосов решил ничего не предпринимать до возвращения из отпуска управляющего палатой - Михаила Казимировича Фабио. А тот, ничего не сообщив руководству Ведомства Государственного Контроля (имевшего статус министерства), постепенно избавился от проштрафившихся. Но не уволил их , а обменял на вызывавших доверие чиновников других местных учреждений.

А поскольку его палата была последней в Архангельске инстанцией, просматривавшей документы, то  "проверенные" ее чиновниками дела были незамедлительно отправлены в архив.  В этой связи замечу, что при работе с архивными бумагами губернских присутствий, канцелярий и учреждений я неоднократно обращал внимание на такой факт: в верхней части листов, то есть там, где должны находится гербовые марки,  - лишь след их былого присутствия. Точнее, остатки изначально наносившегося на марки клеевого слоя. Объяснение этому я нашел лишь в делах контрольной палаты, содержание ряда которых сейчас изложил.

В заключение скажу, что изобретательности и сообразительности чиновников, пожалуй, не было предела. Например, один из служащих архива губернского правления ежедневно прихватывал со службы дела. И продавал на соломбальском рынке скупщику бумаги на вес. Поэтому, когда в архиве обнаружили недостачу, то сколько и каких дел унес,  чиновник ответить не смог - сказал только, что четырнадцать пудов.  Спрашивается, чем не сюжет, достойный пера литераторов прошлого...