Ранее я уже рассказывал о далеко не образцовом поведении архангельских губернских и судебных чиновников дореволюционной поры, для многих из которых употребление спиртных напитков на службе было занятием привычным и нельзя сказать, что уж сильно наказываемым начальством — А где же у нас чиновников лучше взять? — Сообразительные контролеры и Его поведение недопустимо.

Понятно, что чиновничьи попойки продолжались и после службы — вечерами в кабаках и трактирах, что и было запечатлено художником Леонидом Соломаткиным (1873-1883) на следующей картине:

Однако у двоих чиновников Архангельского окружного (губернского) суда была несколько иная традиция — посещение после обязательного субботнего возлияния бани, где привычную для этого заведения помывку они совмещали с иными занятиями, никак для бани не подходящими, но обусловленными, видимо, их происхождением из семей церковнослужитилей и профессиональными знаниями. Правда, в весьма извращённом и непристойном для этого нагом виде, о чём и сообщалось в корреспонденции, присланной из нашего города в декабре 1872 года в редакцию «Новой Петербургской газеты» и в ней же под названием «Бешеные личности» опубликованной:

В Архангельске сущетвуют бани, в которые по субботам после посещения трактира привыкли забираться две, вероятно, сумасшедшие личности: один — чиновник солидного ранга, господин Г-нъ, другой — его коллега, чуть менее рангом, господин П-нъ. Эти две личности в общем пятнадцатикопеечном отделении, будучи каждый раз изрядно пьяными и не стесняясь присутствием публики, совершают в два широких горла всенощное бдение, то есть распевают ирмосы, тропари, эктении и другие различные церковные песнопения. Отслуживши дневную «всенощную», они начинают петь «вечную память» и «со святыми упокой». Кроме того, все приказания баньщику у них положены на музыку и отдаются на распев.

Весьма редко господин Г-нъ употребляет с баньщиком разговорную речь, да и то о таких, например, неудобных для музыкальных экспромтов предметах:

— Ск-а-жи... мне... любезный... ты отца своего убил?
— Никак нет-с, зачем же бить? Он и сам помер.
— А мать... свою... ты убил? Говори: убил?
— Зачем же бить? Пускай живет на здоровье!
— Ну так отвечай же: кого ты убил?
— Тьфу! Да что это за разговоры сударь: убил да убил... Здесь вон дети моются. Им такие речи слышать не приходится.
— Ага, сознаешься! Господин защитник, обращается Г-нъ к заснувшему среди шаек и тазов другу: В виду сознания подсудимого, применяясь к статье 10574, я постановил сослать его на каторжные работы в рудник на 8 лет.

В банном отделении среди публики поднимаеся ропот на поведение этих бешеных личностей. Тогда господин Г-нъ обращается с речью к самой публике: «Милостивые господа, вы за минуту до этого расточали надо мной насмешки, теперь выражаете ропот, а через пять минут, может быть, убьете. Я спрашиваю: кто из вас убьет меня? Да, меня нужно убить, так как я уже стар...»

Шутовство это, наконец, надоедает присутствующим и некоторые обращаются к сторожу с претензией на беспорядок и кощунственное в отношении к религии поведение господина Г-на. Но тут просыпается господин П-нъ:
— Кощунство? — Нет вы не понимаете этого слова: я в окружном суде объяснял уже существо этого преступления. Что вы называете кощунством? Если это произнесение обыкновенных слов тоном, более протяжным, более возвышенным, чем разговорная речь? Я полагал бы что нет, и тем более применяясь к применению статьи 704...
— Которой статьи? - переспрашивает господин Г-нъ своего приятеля.
— 704, пункт 3, примечания...
— Со-вра-а-ал! — нараспев отвечает господин Г-нъ, - ну да ладно, чёрт с ними, пойдем одеваться...

К процитированному, пожалуй, и добавить нечего...