Об архангельском периоде жизни и журналистской деятельности Максима Леонова (отца известного советского писателя Леонида Леонова) я рассказывал, пожалуй, раз десять, не менее. А дополнить сегодня ранее о нём сказанное меня побудили найденные списки амнистированных осенью 1920 года — в связи с празднованием 3-й годовщины Октябрьской революции. В них наряду с сотнями других освобождённых значится и Максим Леонович Леонов, который весной того же года был приговорён комиссией Михаила Кедрова к пяти годам заключения.

Эта специальная правительственная комиссия была создана, как говорится в соответствующем распоряжении, для расследованию злодеяний интервентов и белогвардейцев на Севере. А тот факт, что данной комиссией был арестован Максим Леонов, вполне объясним — в издававшейся им в период интервенции архангельской газете «Северное утро» ежедневно помещались публикации антисоветского и антибольшевистского содержания, восхвалялись англо-американские интервенты, печатались призывы собирать средства и вещи для белой армии и активней в неё вступать. В качестве примера могу привести статью, в которой его сын и Степан Писахов не жалели уничижительных эпитетов в адрес большевиков. Сам же издатель газеты не раз называл «кровавым убийцей» того же Кедрова.

По совокупности всех этих обстоятельств Максим Леонов наряду с белыми офицерами и лицами, оказывавшими содействие и помощь интервентам, и был арестован сразу после освобождения Архангельска в феврале 1920 года. В зависимости от определённой меры вины все они были приговорены к различным срокам заключения. И поначалу отбывали эти сроки или в тюрьме, или в лагере принудительных работ. Что же касается Максима Леонова, то таковая работа оказалась для него хотя весьма неприятной — он вместе с бывшими офицерами откапывал на Мхах трупы расстрелянных большевиков и пленных для последующего их перезахоронения. То есть доставал из болота останки тех, о расправе над которыми его газета умалчивала.

Но на этом неприятности для него, как и для многих других, в основном закончились. Тому причина — катастрофическая нехватка управленцев, как тогда говорили, людей интеллигентного труда или спецов. Потому что слишком много лиц данной категории бежало вместе с белыми и интервентами. Как следствие — практически ежедневные обращения губернских и городских учреждений в Архангельскую губернскую ЧК с просьбой хотя бы временно отпустить для работы в них заключённых. В одной из таких бумаг — из губернского отдела народного образования — значился Леонов, поэтому известие об амнистии застало его за письменным столом. А спустя некоторое время его контрреволюционное прошлое было прощено настолько, что он был приглашён на должность заведующего редакцией газеты губкома большевиков.

Что же касается его друга — Степана Писахова, то перемена власти на нём негативно совсем не сказалась. Хотя весь Архангельск знал о его деятельности в период интервенции, например, о поездке вместе с епископом на фронт для поднятия боевого духа белого воинства. Спустя же несколько месяцев он — уже не господин, а товарищ Писахов — устраивал выставку портретов героев труда и ответственных советских работников, о чём иронично в ноябре 1920-го писала местная газета:

Справедливости ради необходимо сказать, что комиссией Кедрова были вынесены и смертные приговоры. Но что этому предшествовало? Пытаясь найти ответ на этот вопрос, я в середине 1990-х спросил известного историка-краеведа Евгения Ивановича Овсянкина о том, были ли расстрелы в период февраля-начала августа 1918 года, то есть до начала интервенции. Он сказал, что был расстрелян лишь один человек — полковник, отказавшийся выполнять приказ новой власти. То есть красного террора как такового в тот период не было. «Понимаешь, — говорил он, — все политические деятели были местные — и большевики, и меньшевики, и эсеры, и правые. Все друг друга знали, спорили, ругались, в чём только не обвиняли своих оппонентов, но ни у кого и в мыслях не было их убить. А с началом интервенции террор начался, но белый, так как к тому времени в Архангельск съехались офицеры из других регионов страны, приехали с одной целью — воевать с красными, уничтожать их. А тут ещё интервенты с их колонизаторскими привычками. И началось...» Далее из его слов следовало, что расстрелы белых в 1920 году — да, были, но это красный террор был ответной реакцией на белый. И если бы интервенции не было, то ни о каком терроре говорить бы не пришлось.

Когда же я сказал, мол, вот об этом и напишите, Евгений Иванович, ответил уклончиво. Что можно понять и принять — газеты 1990-х соревновались в антисоветизме и искажении истории, и статья с подобным выводом, несмотря на авторитет историка, вряд ли была бы напечатана.

В заключение для сомневающихся в факте белого террора — публикация о его жертвах в Онежском уезде.

Предыдущий пост - Вновь о провинциализме