Продолжая тему взаимоотношений дореволюционных властей и прессы, замечу, что в середине апреля 1914 года в Архангельске почти каждую ночь происходили обыски на квартирах газетчиков — так тогда называли разносчиков печатных изданий, торговавших газетами и журналами в розницу и имевших на это разрешение. То есть официально зарегистрированных и заплативших немалую сумму при получении свидетельства на право торговли. Конечно же, о взбудораживших город обысках не могла не сообщить газета «Архангельск». Вот только две её публикации на эту тему:

17 апреля в первом часу ночи в квартиру газетчика Тужикова в доме Барткевича по Пермской улице явился отряд полиции в 6 человек с 2 жандармами во главе с приставом 2-й части г. Архангельска, причем пристав предъявил Тужикову ордер начальника губернского жандармского управления на предмет производства обыска с целью найти и отобрать у Тужикова нелегальную литературу.

Были осмотрены постели, сундуки, полки, вся одежда и прочее. После обыска были взяты несколько январских номеров «Земщины», «Северной Рабочей Газеты», «Речи» и «Петербургского Курьера», газетные вырезки, книги «Овод», «Черный Год», «Мир Теней», книжки «Библиотечки Копейки», поздравительные карточки, фотографии, записные книжки, письмо, паспорт и 3 свидетельства на право торговли газетами.


В ночь на 19 апреля жандармской полицией во главе с помощником начальника губернского жандармского управления производился обыск в квартире П.В. Сергеева по Воскресенской улице. Обыск начался около 12 часов ночи и продолжался до 3 часов. Главное внимание производившие обыск обратили на комнату самого Сергеева, где все было осмотрено самым внимательным образом.

После обыска были взяты рабочие журналы «Борьба» и «Наша Заря», «Северная Рабочая Газета», книга Львова «Учреждение Гос. Думы», брошюра Л. Андреева «Рассказ о семи повешенных», «Интеллигентные босяки» переписка личная и деловая, письмо из соц.-дем. фракции Гос. Думы, записные книжки, разнообразные бумаги, вырезки из газет и проч.

Кроме того, по словам Сергеева, задержан материал для первого номера новой газеты, издание которой подготовлялось.

Той же ночью производились обыски у газетчиков Островского и Починкова.

Череда обысков создала проблемы не только разносчикам, но и архангельским изданиям, так как резко сократилась выручка от продажи их номеров. Поэтому та же газета вскоре писала:

Результаты обысков у газетчиков вопреки всякой логике сказались прежде всего на местных газетах. У газетчиков при обысках отобрали разрешения на право торговли, а затем полиция стала ловить газетчиков при выходе из типографии и отбирать у них местные газеты. Получилась настоящая конфискация изданий, на которые законом уполномоченная к тому власть ареста совсем не накладывала.

Насколько можно понять со слов газетчиков, обращавшихся за разъяснениями в полицию, весь сыр-бор загорелся из-за того, что на лесопильных заводах ведется нежелательная для администрации торговля рабочими газетами, главным образом, «Северной Рабочей Газетой».

Но ведь существует вполне определенный закон о печати, разрешающий вести торговлю всеми незапрещенными изданиями, и, следовательно, если разносчик имеет разрешение на торговлю, он может продавать и «Северную Рабочую Газету», если номер не подвергнут аресту, а у газетчиков даже на их квартирах не найдено при обыске ни одного номера конфискованных изданий.

Какое же основание запрещать им торговлю, а тем более местными изданиями?

Следует при этом иметь в виду, что газетчики люди не идейные и ведут торговлю газетами, потому что она их кормит. У Тужикова, например, громадная семья, а Починков безрукий калека, не способный ни к какому труду. Если ему не разрешить вновь торговлю, он должен будет нищенствовать или помирать с голоду.

Дополняя выше сказанное об обысках и о цензуре, напомню о случившейся в последние дни существования царизма истории запрета и уничтожения (сожжения) почти всего тиража книги архангелогородца Н. К. Пономарёва-Северянина, в которую были включены два рассказа: «Странички из Колькиной жизни» и «Хроменький и Васютка». Начну с цитирования следующего документа:

«1917 года февраля 24 дня Начальник Архангельского Сыскного Отделения Васильев записал в настоящий протокол следующее: сего числа вследствие предписания Архангельского Полицмейстера совместно со своим помощником Локтевым прибыли на квартиру проживающего по Псковскому проспекту в доме Головина частного поверенного Николая Калинниковича Пономарева, которому предъявлено было требование о выдаче отпечатанного в типографии наследников Заворохина издания «Рассказы», на что Пономарев заявил, что из числа отпечатанного тиража у него имеется одно издание, каковое и представил. После этого в квартире Пономарева был проведен обыск. Пономарев заявил, что оригинал издания находится у военного цензора Бидо...»

Из текста другого протокола явствует, что начальник сыскного отделения вместе с пятью полицейскими чинами сразу же после обыска поспешил в упомянутую типографию, находившуюся на том же проспекте. Предъявив постановление архангельского губернатора о наложении ареста на издание, Васильев конфисковал весь тираж — тысячу экземпляров, а затем приказал своим подчиненным разобрать на его глазах типографский набор.

Днем же ранее цензор Бидо и заведующий типографиями губернии Баев секретными рапортами донесли губернатору, начальнику губернского жандармского управления и полицмейстеру о «напечатании в типографии наследников Заворохина неповременного издания Н. К. Пономарева-Северянина «Рассказы. Странички из Колькиной жизни. Хроменький и Васютка», содержание коих несомненно надлежит признать преступным».

А 26 февраля, то есть задним числом, Архангельский окружной суд санкционировал арест тиража и его, за исключением нескольких необходимых для следствия экземпляров, уничтожение. Другим решением суд дал согласие на привлечение Николая Пономарева к уголовной ответственности.

Спрашивается, что же так испугало власти предержащие, что заставило их так оперативно действовать, чего они боялись и почему лишили архангелогородцев возможности ознакомиться с произведениями местного автора? Ответ на эти вопросы, безусловно, надо искать в содержании рассказов, сюжеты которых незатейливы. Так, в первом автор пишет, как няня преподносит ребенку азы религии, правда, весьма своеобразно: «Кольке исполнилось семь лет. Старушка, няня его, стала знакомить мальчика с жизнью неба. И разговоры о Боженьке, о серебристо-крылатых ангелочках, о крошечных малютках херувимчиках, о темной силе дьявольской завладели душой впечатлительного ребенка...»

Вскоре вслед за этим, в общем-то, безобидным пассажем следует совсем иной: «Всякой нечисти поганой в аду достаточно. Всего тяжелее, Николушка, мучения народным угнетателям да шпионам-доносчикам. Поджаривают их черти на огне адовом, клещами страшными выдирают их уста, зло на земле плодившие, садят их на железный раскаленный кол, и вой их жалобный с утра до поздней ноченьки разносится. А народу в аду, Николенька, несметное количество. Идут они с земли длинной непрерывной вереницею. Гонят их, как стадо овец, черти, подхлестывая железными прутиками. Много людей в аду, страшно много: есть цари безбожные, есть воеводы храбрые, есть дворяне избалованные, есть архиереи, купцы да попы пузатые, мало только бедных людей, а все почти знатные и богатые...»

Думаю, нетрудно догадаться, как реагировали, прочтя данный абзац, те, кто подразумевался под упомянутыми «народными угнетателями»: губернатор, жандармы, полицейские, члены окружного суда.

Столь же легко представить, какой гнев вызвали бы эти строки у других, в них перечисленных. И, наоборот, с каким одобрением или иронией прочли бы рассказ относящиеся к неимущим сословиям.

Не мог не возмутить блюстителей существующего строя, а многих читателей наверняка позабавил бы и факт оскорбления царствующего государя императора и его предков, выразившийся в зачислении в ад «царей безбожных». А этого факта тогда было более чем достаточно для возбуждения уголовного дела.

Содержание второго рассказа является не столь вызывающим, скорее, крайне грустным. Его сюжет таков. Недавно пришедший с войны солдат-инвалид вместе с сыном Васюткой и подобранной ими собачкой Жучкой в холодный и дождливый осенний вечер возвращаются после сбора милостыни в свою лачугу. Одетый в лохмотья мальчик, «тоненький, как тростиночка», детство которого прошло «в грязных подвалах на окраине города, где зловоние согнало с лица здоровый румянец», поскользнувшись, падает в лужу. Ночью простывший Васютка заболевает, отец ковыляет к врачу, но «господин в золотом пенсне», видя перед собой хромого калеку, не имеющего средств заплатить, отказывает в помощи. Мальчик умирает, а на следующий день заканчивает свой земной путь и его убитый горем отец. За их гробами плетется лишь одна живая душа — воющая Жучка.

Во всем рассказе можно найти, пожалуй, один прямой выпад: инвалид говорит, что в то время, когда он «в сражениях был, ногу отрезали, кровососы ордена получали». Однако, скорее всего, власти испугались не этой фразы, а тех «неправильных» мыслей и эмоций, которые бы появились у читателей, когда их тягостное впечатление от частной, малой, но страшной несправедливости — трагичной кончины униженных и обездоленных — лишь обострило бы осознание огромной, вопиющей и очевидной для большинства несправедливости социального устройства общества. Тем более что это впечатление усиливалось мрачной картиной предреволюционного Архангельска: «Сырая мгла, насыщенная зловонием от грязных улиц, словно покрывалом, укутывала угрюмый город...»

В этой связи смею предположить, что не только оскорбление августейших особ и зачисление всех богатых и сильных мира сего в ад, но и читавшийся между строк протест против «мглы» и «зловония» царизма побудил расправиться с книжкой. Однако не с одной ней — 28 февраля, ознакомившись с оригиналом, начальник губернского жандармского управления полковник Кормилев распорядился задержать автора. Но этот приказ шефа политической полиции, видимо, оказался последним, ибо совсем скоро пришла пора арестовывать его самого — в России рухнуло самодержавие.

В первые послереволюционные дни были арестованы или лишились постов представители многих ветвей власти, и лишь прокурорские и судебные чиновники оставались на своих местах — им предстояло срочно пересмотреть или отменить их же недавние решения. Именно так вынужден был поступить губернский прокурор Некраш, который 7 марта 1917 года просил окружной суд свое прежнее предложение о начале уголовного преследования Пономарева «оставить без исполнения». Вскоре и суд дал задний ход: «Арест, наложенный на неповременное издание «Рассказы. Странички из Колькиной жизни. Хроменький и Васютка»», снять».

Однако из-под ареста уже почти нечего было освобождать — лишь только десять экземпляров, оставшихся от тысячного сожженного тиража. Это обстоятельство и объясняет тот факт, что даже в краеведческом отделе областной библиотеки нет данной книжки Николая Калинниковича Пономарёва-Северянина.

Предыдущий пост - Две статьи об одном же