Милостивый государь редактор!

Позвольте мне покорнейше просить вас уделить местечко следующему прискорбному факту. На днях я получил из города Онеги Архангельской губернии от одного из поднадзорных письмо, некоторые места которого чьей-то заботливой рукой зачеркнуты широким слоем чернил... В виду же того, что на конверте значатся печать и надпись г. онежского исправника, что он письмо "читал" и проч., очевидно, что и заботливая рука, перемаравшая письмо, принадлежит ему...

Поднадзорный, некто С-в, человек уже не молодой, сосланный в Архангельскую губернию 3 года тому назад, пишет, что 3 марта он "был жестоко избит полицейским надзирателем г. Онеги совместно с 5-ю полицейскими же служителями", и его, избитого и больного, по распоряжению г. исправника того же числа посадили под арест, от которого он был освобожден только лишь через 10 дней, то есть 12 марта, и то вследствие болезненного его состояния. Далее г. С-в пишет, что по его просьбе "побои были местным врачом констатированы и отнесены к разряду "тяжких". "Голова, пишет г. С-в, у меня проломлена и страшно болит, дыхание затруднительно..."

Г. С-в подал прокурору жалобу и имеет в виду подать таковую же и г. министру внутренних дел. При этом является невольное опасение: не будут ли эти жалобы местною полицейскою властью "скрыты" и положены под "спуд"? Опасение это является потому, что, как известно, все жалобы поднадзорных должны быть представлены ими на "благоусмотрение" местного начальства, то есть г. исправника. Характерно следующее место в письме г. С-ва: "местная власть, то есть г. исправник, чтобы отделаться и избегнуть какого-либо наказания, не говоря уже об законной ответственности виновных за зверский и бесчеловечный поступок их со мной, взвела на меня обвинение по 246 статье уложения о наказаниях, но потом, видимо, сообразив, что 246 статья делу может не помочь, оставила ее в покое, а меня, избитого, на попечение судьбы..."

Много было говорено в некоторой части нашей печати о безотрадном и беспомощном положении поднадзорных и немало было заявлено в ней фактов действительно возмутительного и дикого насилия и расправ с поднадзорными наших низших полицейских агентов. Но тем хуже эти глубоко прискорбные факты рекомендуют местную полицейскую власть, хотя бы тех же гг. исправников, допускающих со стороны своих подчиненных такие душу возмущающие расправы с поднадзорными. Разумеется, тут не может быть и речи и о суде, ни об ответственности виновных. Скорее всего, может быть то, что искание потерпевшими защиты и желания их, чтобы виновные понесли заслуженное ими наказание, вызовут на них со стороны тех, на кого они приносят жалобы, еще большие невзгоды. Вот отчего многие из них оставляют без протеста и заявлений факты учиненных над ними насилий. "Кулачная расправа" с поднадзорными, кроме ожесточения, никаких других чувств в их не вызовет, а иные из них, живущие надеждой, рано ли, поздно ли получить свободу, после таких экспериментов не вынесут полученного ими оскорбления и - или сопьются, или же пи первом удобном случае лишат себя жизни. Поднадзорные, несущие наказание не по приговору суда и не ограниченные в своих правах, суть такие же граждане, как и прочие, и ставить их в положение, которое не дает им возможности в крайних случаях обратиться к защите закона, обязательного для всех, это по меньшей мере нелогично и противно духу законности.