- Хотя я родился в июле 1938 года, Архангельск, который звали во время войны "Доска, треска, тоска", хорошо помню.

Отец мой, автор "Наших знакомых", сценарист фильма "Семеро смелых", был большой человек, награжденный перед войной орденом Трудового Красного Знамени. Питерские мальчишки бегали на него смотреть, когда он выходил из дома с орденом. Он участвовал в пирушках Сталина... Его знали, любили. Поэтому в Архангельске мы жили в гостинице "Интурист", у нас был свой номеришко. Питались скудно, но если сравнивать с тем, как жила остальная Россия, то, что называется, пожаловаться никак не могу, а могу только постыдиться.

"Интурист" был набит иностранцами, так называемыми потопленцами: теми, кто шел в конвоях, их суда топили немецкие подводные лодки, эти моряки ни за какие деньги не собирались возвращаться домой через Норвегию, - ждали, когда их отправят через Владивосток. Это были самые немыслимые люди разных национальностей (вплоть до диковатого вида малайцев), они ходили на высоких каблуках, с гитарами, и все спекулировали. Наши смотрели на них сквозь пальцы - только бы убрались.

 

Гостиница, где жила семья Германов

Очень интересно вели себя американские офицеры, которые, возможно, геройски проявляли себя в бою. Но было забавно видеть в открытую дверь номера: два мешка, стол, стакан и американец, в военной форме, продает крупу, сахар. Чуть-чуть дешевле, чем на базаре.

Должен вам сказать к стыду своему, что я содействовал - в миллиметровых дозах - распространению русского мата. У меня был товарищ, Вовка Масленников (мне пять лет, он постарше), сын директора "Интуриста". Мы с ним за подношение в виде, например, жевательной резинки учили в уборной американских матросов ругаться по-нашему. Они очень хотели научиться...

Помню наших солдатиков в обмотках, маршировавших по Архангельску... Мне необходимо ощущение собственного присутствия в том времени, о котором рассказываю в фильме. В одном из эпизодов "Двадцати дней без войны" (там, где Лопатин целуется с Ниной Ивановной) по темной улице уходят вдаль солдаты в обмотках; замыкающие колонну несут фонарь со свечой и зачехленные барабаны. Так вошло в картину одно из моих северных воспоминаний...

Помню страшные бомбежки. Не забыл, как сел в запряженную в телегу лошадь, она взяла и пошла, и я проехал весь Архангельск. Я рыдал, прохожие смеялись, нашли меня где-то на окраине.

Один из знакомых отца, летчик, повел меня в кино, сказал к моему удивлению: "Назови меня папой. Если можешь". Я кожей ощутил жуткую тоску этого человека, желание тепла, дома...