Ранее я уже отмечал, что если в Архангельске в XVIII-XIX веках существовали городские гражданские органы управления (в разное время — ратуша, магистрат, управа, дума), в которые его жители обращались по различным вопросам, то в Соломбале всё замыкалось на местной полиции и военном губернаторе, одновременно занимавшем пост главного командира порта. Поэтому в документах архивных фондов Соломбальской полиции и конторы главного командира порта отображена вся жизнь тогдашней Соломбалы и во всех её проявлениях. Это обстоятельство позволяет мне сегодня начать серию сообщений под общим названием «Соломбальские истории», причём сообщений разноплановых, порой состоящих из несвязанных между собой эпизодов. Сегодня первое сообщение — правда, на печальную тему. Но что было, то было...

2 сентября 1828 года в Соломбале при родах умерла солдатская вдова Екатерина Соловьёва. Незаконнорожденный младенец последовал за матерью в мир иной в тот же день и вместе с ней был похоронен. Его отцом был сожитель покойной — корабельный мастеровой 9-го рабочего экипажа Дмитрий Лычёв, не имевший никаких прав на половину принадлежащего Соловьёвой дома. Как, впрочем, и обязательств по отношению к её сыну — 10-летнему Николаю, состоявшему в полубатальоне военных кантонистов.

Однако Колю круглым сиротой назвать было нельзя — в Соломбале проживала сестра покойной Екатерины — Марфа Кочнева, числившаяся по документам крестьянкой Ваеньгской волости. Причём, не одна, а с матерью, то есть с бабушкой Николая. Казалось бы, было кому о нём побеспокоиться. Тем более, что тётка Марфа являлась мальчику ещё и крёстной матерью.

Однако первое, что сделала крёстная — это предъявила претензии на половину дома. О чём в день кончины сестры «словесно объявила» в полицейской части. Полицмейстер капитан Николай Шаппизо уведомил об этом военного губернатора Степана Миницкого, пояснив при этом, что у недвижимости есть законный наследник первой очереди — 10-летний сын-кантонист. Степан Иванович приказал продать с аукциона половину дома, а вырученные деньги передать командиру полубатальона, который бы хранил их на особом счету до наступления совершеннолетия кантониста.

Однако, как говорится, не с тем, точнее, не с той связались. Через пару дней вновь пришедшая в полицию Марфа повторно предъявила претензии — по той причине, что она похоронила сестру за свои деньги. А о сироте, своём крестном, говорила лишь как о конкуренте в споре за имущество. Хотя он, конечно, в силу возраста таковым не был и ничего самостоятельно предпринять не мог.

Обивание порогов полицейской части продолжалось несколько дней, но полицмейстер был непреклонен — вскоре прошли аукционные торги и вырученные 120 рублей капитан Шаппизо передал в контору главного командира порта.

Но Марфа Кочнева не смирилась с таким исходом. Так как оставшейся от сестры мебели, посуды и одежды ей показалось мало — в стоимостном выражении. Поэтому она выставила к своему малолетнему племяннику-крёстному иск. Причём эту бумагу заверил местный священник. А сумма, в иске значившаяся, была по той поре весьма значительной — только за похороны матери и младенца причиталось 68 рублей 24 копейки. А за что именно — об этом можно прочитать ниже:

За ром бабушке — 3 рубля 50 коп., за крещение младенца — 80 коп., за отпевание младенца — 80 коп., за переноску младенца — 20 коп., караульному кладбища — 50 коп., бабушке коленкору (ткани) — на 9 рублей, за исповедование священнику — 36 коп., за панихиду священнику — 1 рубль 60 коп., за свечи белого воску — 1 рубль, за гроб — 4 рубля, за копку могилы — 2 рубля 50 коп., за покров — 5 рублей, за выбойки на крышку гроба — 4 рубля 50 коп., читальщицам — 3 рубля, за свечи в церкви — 50 коп., за лист в руки — 20 коп., за перенос тела — 1 рубль 50 коп., извозчику с проезд после похорон с кладбища — 2 рубля, нищим богадельни — 60 коп., за панихиду в 9-й день — 70 коп., за панихиду в 20-й день — 70 коп., за панихиду в 40-й день — 90 коп., за хлеб на поминках — 76 коп., за мёд — 20 коп., за картофельную муку для киселя — 30 коп., за рыбу — 3 рубля, за яйца — 18 коп., за свечи сальные — 24 коп., за вино — 3 рубля 50 коп., за полштофа коньяка — 1 рубль 25 копеек, за полштофа водки — 1 рубль 25 копеек, священнику вперед за годовое поминовение — 5 рублей, священнику за поминовение канун 6-ти недель — 8 рублей.

Под этим списком стояли подписи Марфы и, повторяю, священника, фамилию которого назвать воздержусь — как говорится, бог ему судья. Но тем не менее полагаю, что в данном случае он был небескорыстен и на время забыл всем известные заповеди. А о мальчике-сироте — забыл тем более.

Говорю так, ибо могу привести сведения о реальных (а не дутых) в ту пору расходах на похороны. Так, через полтора месяца — 23 октября — соломбальская полиция похоронила за казённый счёт не имевшую родственников Марию Брагилову — дочь умершего дворянского заседателя Пинежского суда. На что потратила почти втрое меньше — 24 рубля 10 копеек, в том числе на копку могилы — один (а не два с половиной рубля). И так по всем пунктам, кроме одного — нищим было роздано больше — один рубль. И при этом полиция не экономила, так как ещё предстояло с акциона продать имущество покойной. Что и было сделано — из полученных от продажи 66 рублей 64 копеек оставшиеся после компенсации похоронных расходов деньги — 42 рубля 54 копейки — были зачислены в соломбальский сиротский капитал, то есть пошли на содержание детей, остававшихся без попечения родителей.

Если соломбальская полиция заботилась о сиротах, то тётка Марфа наоборот — решила с племянника побольше содрать. И в дополнительном иске потребовала взыскать, во-первых, 16 рублей 25 копеек за то, что угощала его мать чаем и конфетами, якобы дарила серьги и давала в долг. Во-вторых, 5 рублей 50 копеек за якобы подарки крестнику.

Военный губернатор, конечно, обладал широкими правами, но и он не был всесилен. Поэтому претензия Марфы Кочневой в общей сумме 89 рублей 99 копеек была удовлетворена. Но оставшиеся от продажи недвижимости 30 рублей и одну копейку Миницкий приказал командиру полубатальона военных кантонистов майору Шурупову строго-настрого хранить на имя Николая Соловьёва и ни под каким видом и никогда не подпускать к нему тётку и любительницу заморского рома — бабку. И не отпускать его к ним даже по праздникам «во избежание новых корыстных поползновений». Однако разрешил посещать посещать кладбище, но только в сопровождении. А о том, что парень без наглых родственничков проживёт, губернатор не сомневался, так как тот находился в полубатальоне не полном государственном обеспечении.

В заключение остаётся сказать, что да, действительно Степан Иванович Миницкий обвинялся в коррупции и, видимо, справедливо, но вместе с тем в отсутствии человечности и сострадания к сиротам его обвинить нельзя. Но то же самое никак нельзя сказать по отношению к Марфе Кочневой, да и к персоне, вещавшей с амвона человеколюбивые наставления и проповеди. Боже упаси, как говорится, от таких крёстных и пастырей...

P.S. По возможности в будущем постараюсь по архивным документам проследить, как сложилась дальнейшая судьба Николая Соловьёва.

Предыдущий пост - ГКО и Архангельский порт